Об авторе

Евгений Кузьмич Карнов родился в рабочей семье в деревне Хованка Узловского района Тульской области. В 1942 году работал на хлеборобных нивах колхоза «Верный путь». В 1948 году поступил работать на шахту 5-бис. В 1951 году призван в армию и направлен в часть города Ленинграда. Участвовал в армейской самодеятельности. После демобилизации вернулся на родину.

В 1973 окончил курсы в Московском институте усовершенствования знаний специалистов сельского хозяйства. В 1975 окончил Республиканскую школу мастеров пчеловодства.

С 1983 года живет в г. Тула. Работал на Тульском оружейном заводе. Автор книги «Хаванка», изданной в 2007 году. Продолжает пробовать свои силы в художественном слове.

Работу над книгой «Хаванка» начал в 1995 году. Задумывал ее как описание родного края и реальной жизни односельчан. В своей работе использовал записные книжки, дневники, воспоминания и рассказы сторожил:

Хотелось пожелать землякам и односельчанам оставлять своим потомкам частицу души и документальные основания, семейные архивы, для того чтобы они могли по ним передавать детям дух времени и родословные, чтобы как можно глубже в века мы знали и гордились делами своих предков а не изучали по порой искаженным фактам историю Родины.

Далее с сокращениями приводятся фрагменты из его книги о событиях августа-декабря 1941 года.

Последние месяцы мирной жизни

Война — жесточе нету слова,
Война — печальней нету слова,
Война — святее нету слова,
В тоске и славе этих лет,
И на устах у нас иного
Еще не может быть и нет.

Александр Твардовский

Шел август месяц 1941 года. Вступала рабочая пора в свои права на деревне. Приступили к косовице хлебов. Начали косовицу ржи. Пустили три конных косилки. Рожь удалась в этот год буйная, как говорили пожилые люди: «Ядреная уродилась рожь». Рабочая пора совпала с самой жаркой погодой.

Для ускорения уборки хлебов из М.Т.С. привезли сложную молотилку «Коммунар». Молотилку «Коммунар» прицепляли к трактору «Х.Т.З.», который возил молотилку. Пустили молотилку на уборку овса.

Август месяц прошел так быстро, что люди не заметили в горе и работе, что месяц прошел, начался сентябрь. На току молотили рожь на конной молотилке. Сдавали зерно на госпоставку. Как бы там ни было тяжело, но скошенную рожь почти всю связали в снопы и уложили в копны. 

В сентябре пошли сначала переменные, потом затяжные дожди. Такие дожди приостановили работу по уборке зерновых культур. Хлеб, который намолотили, сдали на госпоставку, а хлеба обмолотили не так уж и много. Меньше половины зерновых с полей вывезли на ток к риге, большая часть зерновых оставалась в поле в копнах, меньшая часть — была еще не скошена.

В октябре затяжные дожди сменились кратковременными заморозками, а иногда бывали утренние морозы. Картошку с картофельного поля с горем пополам часть убрали, а остальная — осталась под дождями и морозами.

Эвакуация колхозного скота и имущества

Осень 1941 года запомнилась большими событиями в жизни народа. Всюду за людьми следовало и напоминало о себе гнусное слово: «Я — война». Канонада боев с запада с каждым днем отчетливей и громче давала о себе знать. Фронт приближался к нашей местности, Узловскому району. Где-то в конце октября месяца в нашу деревню, а вернее, в колхоз «Верный путь», приехал представитель из райкома партии и велел собрать правление колхоза. Правление колхоза собралось.

Повестка дня на обсуждение в правлении колхоза была краткой, недолгой, с одним вопросом: «Эвакуация колхозного скота и имущества». Слово попросил представитель райкома партии. В своем выступлении он кратко остановился на событиях на фронте. Особый упор в своем выступлении он сделал на создавшуюся обстановку в Узловском районе.

— На сегодняшний день создалась неблагоприятная обстановка. В связи с приближением фронта к Узловскому району Тульской области областной комитет партии, областной совет депутатов постановляют: «Произвести эвакуацию скота и всего колхозного имущества из колхозов Тульской области». Это касается и нашего Узловского района. Отсюда вытекает, что ваш колхоз «Верный путь» обязан эвакуировать лошадей, коров, овец.

После такой информации представителя райкома партии, члены правления колхоза, сидели как немые, у них не было ни слов, ни вопросов к выступающему.

А представитель райкома между тем продолжал:

— Для этого надо вывезти из вашего колхоза корма для скота, в основном вывезти сено, овес. Все это надо начинать вывозить с завтрашнего дня — это первое и главное. Второе: все, что нельзя эвакуировать из колхоза, надо будет раздать по крестьянским хозяйствам. Что не поддается делению — уничтожить и составить акт.

На этом правление колхоза «Верный путь» работу закончило, но из правления никто не расходился. Подавленные услышанным от представителя райкома партии, что они, колхозники, должны уничтожить, ликвидировать все то, что создавали годами. В голове это не умещалось. Возмущались. Как же так получается, неужели не удержат наши войска фронт, неужели немцы придут к нам в деревню. Скотина — это же нами нажитое, а лошади — как же без лошадей? Получается плохо, только наладили колхоз, жить хорошо начали, а тут полное разорение. С другой стороны, тоже правда, если придет немец, он разбирать не будет, чье это, все побьет, им жрать нужно.

Представитель райкома партии присутствовал при этом разговоре крестьян и сказал:

— Вы знаете, товарищи, перед вами секретов нет. Ставкой Верховного главнокомандующего предпринимается все, чтобы не допустить немецкие войска к Тульской земле. Бои идут под Белгородом, Орлом, и чем черт не шутит. Мешкать нам нельзя, иначе не успеем эвакуироваться. Сейчас готовится эвакуация паровозного и вагонного депо. Это куда сложней и ответственней. Надо эвакуировать элеватор, а там зерна тысячи тонн, а это хлеб наш насущный. Надо эвакуировать Узловский холодильник, на все нужно время, вагоны. Прежде всего надо сохранить и вывезти оборудование паровозного и вагонного депо. А здесь еще вражеские налеты, по ночам бомбят нашу Узловую. Немец ставит задачу вывести из строя нашу станцию. Наша станция Узловая имеет государственное стратегическое значение. В настоящий момент все силы направлены на то, чтобы не допустить врага к железнодорожной станции Узловая. Но эвакуация хлеба, скота, оборудования ведется по графику и делается все необходимое, чтобы все эвакуировать из Узловой. Так что, товарищи, начинайте с завтрашнего дня, и не медлите ни часу.

Егор Иванович Якушин, пчеловод колхоза, обратился ко всем со своими мыслями вслух:

— Пчелы, как же пчелы, ведь пчел у нас в колхозе более ста семей, куда я их уберу, и немцу оставлять нельзя. Что же делать?

Вечером этого дня, еще чуть стемнело, налетели немецкие самолеты, начали бомбить 216-й километр, или третью Узловую. Бомбили долго, много побросали бомб. Было видно, как поднимались столбы земли и дыма, слышны были разрывы бомб. На другой день уточнили, что на 216-м километре стоял эшелон с углем, и его бомбили немецкие самолеты. Взрывами бомб потрепали несколько вагонов, уголь высыпался на железнодорожный путь. Эшелон отцепили от вагонов и увезли, разбитые вагоны остались на путях с рассыпанным углем.

В конце октября месяца, во второй половине дня, увидели в стороне станции Узловая огромные клубы дыма. От бомбежки? — не может быть: бомбят поздно вечером и ночью. Огромные клубы дыма появились днем. Что произошло на станции Узловая, понять было трудно. Вечером, когда пришли с работы люди, работающие на станции, принесли такую неприятную новость. В Узловой подожгли элеватор и холодильник, территорию охраняют красноармейцы.

Пришло распоряжение из Райисполкома Узловского района в колхоз «Верный путь» об эвакуации скота из колхоза. Колхозники, жители деревни Хаванка, встретили такую весть хмуро и недоброжелательно. Как это — утонять скот? Но ответить на такой вопрос никто не решался, это сильно мучило крестьян. Делать нечего, угонять скот все-таки надо. Все это понимали, но делать этого никто не хотел. Назначен был день эвакуации скотины из деревни. Корма были отправлены несколько раньше, их вывезли и погрузили в вагоны — теперь уж эвакуировать животных непременно надо.

В конце октября — начале ноября месяца на улице совсем размокропогодилось, дороги расквасились, ходить по дорогам было тяжело. О такой погоде в народе говорят: «небо нахлобучило тучами, идет дело к снегу, значит, зима скоро». Тут вскорости погода переменилась и установилась без дождей, с маленькими морозцами по утрам. В такое морозное, свежее утро женщины и подростки собрались у скотных дворов. Артиллерийская канонада все усиливалась. Явственно и отчетливо слышны были разрывы снарядов, как бы приближаясь к нашей местности. Особенно это ощущалось ближе к вечерним сумеркам.

Утром к собравшимся у скотных дворов женщинам пришли молодые ребята, которые будут гуртовщиками при эвакуации колхозного скота: Якушин Руфаил, Якушин Николай, Елистратов Николай, Гришин Порфирий, Якушин Анатолий. Эти ребята были подростками, примерными комсомольцами в школе и в деревне. Только им было поручено гуртовать стадо. Тронулись подводы с кормами, гуртовщики закрутили табун кругами и погнали гурт в направлении деревни Бибиково. Следом за лошадьми, в этот же печальный для колхозников день, эвакуировали из деревни дойное стадо коров.

Запричитали некоторые женщины, особенно доярки:

— Милые наши коровушки, куда вас погонят, куда вы попадете, кто вас накормит и напоит.

Бригадир Якушина Александра Степановна обратилась к дояркам:

— А нынче-то их подоили, горемычных?

— Подоили, — ответила кто-то из доярок.

— Надо бы напоить их водой, когда им дадут воды, неизвестно.

— И скотине не дают мирно жить, не только людям, — бросил реплику кто-то из присутствующих.

Пастухи погнали коров в поле. Но когда прогоняли мимо деревни Бибиково, что-то стадо остановило. Предчувствуя неладное, стадо не хотело идти дальше. Скотина сбилась в плотный гурт, подняла рев, особенно взревели быки, роя ногами землю и расшвыривая ее. Пастухам пришлось применить много усилий, чтобы угнать стадо дальше от деревни в сторону города Сталиногорска.

Облокотившись на бирюльки грабарки, стоял Федор Романович Якушин, и, как бы рассуждая вслух, проговорил:

— Коровы все испортятся, кто их будет доить.

И тут же отвечает:

— Да никто, кому нужны наши коровы. Хотя бы доили да солдатам раненым молоко отдавали. Ведь молоко полезное больным людям. Ведь этого не сделают. Да-а-а! — пропадет наша скотина ни за понюх табака.

Остались в колхозной свиноферме свиноматки да поросята-корытники, а еще свиноматки с сосунками, которых нельзя ни увести, ни угнать, и оставить нельзя. Приехали из Сталиногорска люди, эти люди работали на бойне. Убили свиноматок, поросят, через два дня свиноферма опустела. Свиные туши были вывезены в Узловую и отправлены Красной Армии.

Настал день, когда надо было делить пчел, разорять пасеку. Пчеловод Якушин Егор Иванович ходил по деревне как неприкаянный, не заходил даже в дом. Было приказано свыше: разделить пчел по крестьянам и произвести разборку ульев, забрать мед. В основном так и поступили, остались пустые ульи. Некоторые, хозяйственные крестьяне, поступили иначе. Якушин Михаил Иванович высказался так:

— Я не могу умертвить пчелиную семью. Я пчел уберу, поставлю в подвал, и пусть стоят до весны. Если немцы найдут и уничтожат пчел, то пусть — они, но я не смогу погубить пчелиную семью.

К Михаилу Ивановичу подошли соседи и разумно попросили убрать и их пчел в подвал. Ульи правильно сформировали, утеплили, изолировали от проникновения мышей в пчелиное гнездо. Завалили вход в подвал. В основном, пасека колхоза «Верный путь» была ликвидирована, но, когда наступила весна 1942 года, 25 пчелосемей были выставлены из подвала. Пчелы были сохранены!

Эвакуация рабочих паровозного и вагонного депо

В ноябрьские дни погода стала промозглая: то шли дожди, то наступал мороз. По дороге из Узловой в Хаванку шла группа мужиков. Одеты они были в чистую одежду, но были молчаливы, и на вопросы кого-нибудь из встречных отвечали неохотно и скупо. Это шли рабочие из паровозного и вагонного депо. Егор Дмитриевич Карнов шел впереди, как обычно ходили с работы, за ним шел Кузьма Карнов. Шли они домой, чтобы взять немного продуктов, да сказать семье, что эвакуируются, одним словом, проститься с женой и детьми.

К двум часам дня собрались все рабочие, которые будут эвакуироваться. За плечами у каждого вещевой мешок с продуктами, каждого провожали жены и дети. Женщины плакали.

— Мы ненадолго, — говорили наши отцы, — немцев остановит наша Красная Армия, и мы вернемся, нам надо паровозы лечить.

Попрощавшись с женами и детьми, попрощавшись со всеми односельчанами, наши отцы — рабочие люди, пошли по проселочной дороге в сторону Узловой. Еще долго было видно наших отцов с котомками за плечами, которым предстояло эвакуироваться вместе с депо, ремонтировать паровозы, вагоны для Советской Армии, для фронта.

Хаванка прифронтовая

Не прошло и дня после того, как уехали наши отцы, и деревня осталась почти без мужиков, как к нам в деревню пришло новое горе — горе общее, всенародное.

В нашу деревню приехали обозы с ранеными красноармейцами. Раненых красноармейцев быстро размещали по домам. Школу заняли под военный госпиталь. Раненых везли на подводах по два человека. Тяжелораненый красноармеец лежал в повозке один. Санитары с красными крестами на рукавах переходили от повозки к повозке, помогая раненым. Раненые красноармейцы находились в домах, Хаванские женщины помогали военным санитарам ухаживать за ранеными красноармейцами. Были тяжелораненые, женщины с благоволением относились ко всем раненым, как к своим родным сынам.

Через несколько дней к домам подъезжали подводы, выносили раненых из домов, укладывали на подводы, и увозили через деревню Бибиково на станцию Узловая. Только около школы образовался холмик — холмик братской могилы. От тяжелых ранений скончались 24 красноармейца.

 
1) Первая братская могила в Торбеевском школьном саду; 2) Позднее на ней установили другой памятник, на котором уже появились имена похороненых красноармейцев, сентябрь 2012.
См. также: братская могила № 3 в д. Торбеевка
Источник: Мир моих надежд

Ночью в деревню вошли танки. Танкисты замаскировали танки под деревьями, а сами расквартировались по домам. К утру пришел большой обоз. Лошадей не выпрягали, кормили в упряжи овсом, сеном.

— Что, сынки, отходите? Надолго ли, хотелось бы знать? Как же нам-то быть? — спрашивали красноармейцев женщины.

— Мы ненадолго, уходим, — отвечали танкисты, — вот Тулу отобьем и вернемся в Узловую.

В домах женщины угощали их горячей картошкой с огурцами.

— Где-нибудь наши сыновья, так же, как и вы, отходят. Сохрани вас Бог, — крестясь, молились старушки, суетясь у печки.

В жизни было нарушено все, весь нормальный ход жизни. Не убрали полностью урожай, остался хлеб в копнах в поле, угнали лошадей неизвестно куда, увезли дойное стадо коров, разорили колхозную пасеку. Уничтожили все, что созидали трудом. Ушли на фронт молодые ребята, семьи остались без отцов, без кормильца, нет от них ни письма, ни весточки, где они, что с ними. А тут эвакуировали последних мужиков — рабочих паровозного и вагонного депо. Тоже куда-то канули — ни письма, ни весточки.

Элеватор, холодильник на станции Узловая продолжали гореть. По вечерам на станцию Узловая продолжали совершать налеты немецкие бомбардировщики, бомбили железнодорожный узел и станцию.

В одну из ноябрьских ночей, под утро, в нашу деревню вошел большой обоз. Обоз был настолько велик, что заполнил всю нашу деревню. Все подводы были двуконные, загружены и затянуты брезентом. К вечеру этого же дня подошла красноармейская часть, следом за ними въехал конный отряд со своим обозом и расположился в помещении бывшего коровника. К рассвету следующего дня не стало никого в нашей деревне. Все обозы, конный отряд, красноармейцы — все снялись и ушли в сторону Узловой. Но почему-то оставили очень много продовольствия. В основном это были концентраты: гороховое пюре, гречневая, перловая, овсяная каша, а еще в мешках разные крупы, мука, много было выгружено овса. Много было оставлено обмундирования красноармейского, и даже офицерского. Все, что оставили красноармейцы — продукты, обмундирование, телеги и сбруя для лошадей, было разобрано жителями деревни. Вопрос решили быстро: что было упаковано в ящиках из дерева, закопали в землю в ящиках. Для продуктов, которые были в мешках, выкапывали яму, устилали плащ-палаткой, укладывали по яме мешки колодцем, а в середину засыпали овес. Этой же палаткой укрывали плотно сверху и засыпали землей. Все было сделано оперативно, быстро. Это помогло выжить и нашему населению, и жителям деревни Тарбеевка.

Зима наступила как-то внезапно и вступила в свои права так активно, что метели сменялись бурными снегопадами. После снегопадов поднимались вновь такие метели, что ни зги не видать. Старожилы удивлялись, что не помнят такого прихода зимы. Метели не прекращались ни на один день, шли ежедневно.

Начались сильные холода. Топлива в домах было слишком мало. Жители нашей деревни, в основном женщины, ходили с салазками на 216-й км (Узловая-3) за углем. Еще осенью немецкие самолеты разбомбили эшелон с углем. Привозили мешок угля, топили лежанки, и в доме было тепло. На полустанок 216-го км за углем ходили не только с салазками. Некоторые приезжали на лошадях, грузили уголь на сани и увозили по деревням: в Кондрово, Бибиково, Хаванку, Тарбеевку. Но там, на полустанке, нашелся человек, который занялся не только эксплуатацией людей, но и мародерством. Хорошо, скоро вернулись наши советские войска. Этого «человека» арестовали и судили по законам военного времени.

Казнь комсомольца Николая Алексеевича Елистратова 21 ноября 1941 года

Обстановка в деревне во второй половине ноября была угнетающая, разобщающая. Люди не видели соседей днями. Изо дня в день приходили все новые, разные слухи. Передавались эти слухи из уст в уста с такой быстротой, что новость узнавала вся деревня мгновенно. Взрослые люди до того стали напутаны, что мамы не выпускали детей из дома покататься на салазках, на лыжах. 

Так было и в этот день. Алексей Павлович Елистратов проснулся, поднялся с койки, прошел по дому и первым делом поглядел в окно, что там происходит на улице. Когда Алексей Павлович вышел на улицу, его обдало морозным ветром так, что он почувствовал, что ему морозом обожгло лицо и уши. Из дома вышла его жена Анастасия Ивановна.

— Алексей, — обратилась она к мужу, — хочу с тобой поговорить. Я тебя дома ждала, а ты задержался в мастерской.

— Что ты хочешь мне сказать, Настасья? Я тебя слушаю, говори.

— Вот что я хочу сказать тебе, Алексей. Давно собиралась, все время не было, а нынче откладывать нельзя. Слушай меня, Алексей. Поговори хорошо с нашим Колей. Вот как вернулся он после угона колхозного стада в тыл, каким-то другим стал. Ходит он к Руфе Якушину, да к Кольке Романычеву. Ребята они молодые, ничего не понимают, как бы не натворили чего. После потом разбирайся, что к чему. А тут достал шапку красноармейскую, которую ты убрал, он ее нашел, отбери эту шапку у него. Я ему сказала, чтобы он шапку снял и убрал туда, где взял, он как бы послушал, снять-то шапку снял, но не убрал. Еще он что-то на дворе под крышей в соломе прячет, я посмотрела, но ничего не нашла.

Алексей Павлович выслушал жену спокойно, но в душе у него что-то защемило. Алексей Павлович еще постоял некоторое время около станка и пошел в теплую половину дома. Вошел в жилое, теплое помещение дома, увидел, что Николай давно оделся. 

Алексей Павлович, не зная, как начать разговор с сыном, посмотрел в окно, помолчал, и говорит:

— Не нравятся мне твои похождения. Почему ты не говоришь матери, куда уходишь из дома и куда идешь? Она волнуется из-за тебя, где ты есть, что долго нет.

— Хорошо, папа, я всегда говорю, куда ухожу и теперь буду говорить...

Мысль свою Николай не закончил: в это время мать вошла с ведром в дом, от нее повеяло морозным воздухом. Николай замолчал.

— Так будет правильно, — утвердил Алексей Павлович.

— А что ты прячешь в соломе на дворе под крышей? Ну-ка, скажи мне, пожалуйста, вот при матери.

Такого вопроса Николай не ожидал. Он как-то вздрогнул, но собрался с мыслями, посмотрел на отца, потом перевел взгляд на мать, растерялся, ответил как-то невпопад:

— Ничего не прячу, - а про себя подумал: «Хорошо, я вчера наган перепрятал». Этот наган ему дали в Сталиногорске и просили беречь до встречи.

— Так вот, — сказал отец Николаю, — говори матери, куда уходишь, и ничего нигде не прячь. Хорошо понял наш разговор?

— Хорошо, папа, — ответил Николай, и прошел в другую комнату.

В этой комнате Николай восстановил разговор в Сталиногорске с комсомольскими работниками: о комсомоле, о партизанах, о работе с молодежью, и подготовке молодежи к борьбе с немцами. Встреча была назначена на Узловском базаре, в воскресные дни, там, где торгуют молоком. Всегда Николай разговаривал с родителями честно, искренне, а на сей раз ушел от правдивого ответа и не сказал, что прятал под крышей наган, который ему выдали в Сталиногорске. Николай вздохнул с надеждой, что все обойдется хорошо, а после как-нибудь признается родителям.

«Старший брат Александр был на фронте, известий о нем никаких не было давно. От этого отец был суров и строг», — подумал Николай.

Тут позвала мать к завтраку. Подошли сестры и сели к столу, потом подошел Николай.

— Нынче Михайлов день, — сказала мать детям, — правильно этот день называется, по-церковному, по-божески я запамятовала, кажется, день архангела Михаила и Небесных Сил бесплотных. В общем, праздник большой, божественный, 21 ноября. День должен быть хорошим, светлым днем. Ешьте, дети, ешьте, что Бог послал.

Со стороны деревни Хитрово по снежному полю шли немцы. Шли пешим шагом, без техники, машин и орудий. Направление у них было на нашу школу, которая стояла на возвышенном месте. Шли они колонной, и на снежном белом поле, освещенном солнцем, колонна выглядела как растянутая черная лента, которая, извиваясь, двигалась вперед.

Большая часть немецких солдат отошла от колонны и направилась на деревню Тарбеевка. Остальная часть немецких солдат, как шла на школу, так и пошла дальше. Немцы подошли к школе, постояли и направились в нашу деревню Хаванка.

Немцы тем временем выходили из лощины на край нашей деревни Хаванка. Они шли так же колонной, смеялись, размахивая руками, в которых держали винтовки, автоматы, шли медленно, как бы показывая и любуясь собой: вот идут завоеватели нашей деревни. Со стороны школы немцы сошли в лощину, поднялись в нашу деревню с северной стороны. От общей колонны, впереди шла группа людей с оружием наизготовку к бою.

Николаю Елистратову не повезло на Михайлов день с самого утра. Молодой юноша вышел из своего дома и направился идти в конец нашей деревни, и когда он увидел немцев, остановился в недоумении. Николай повернул и пошел в проулок между домами. Но так как немцы были почти рядом, они быстро настигли его, сбили с ног, ударили несколько раз, и велели подниматься. Немцы смотрели на него:

— Партизан.

Николай, стоя, ни на что не отвечая, понял, что его застали врасплох.

Движущаяся колонна немцев подошла к месту задержания Николая. Немецкий офицер подошел к Николаю, снял шапку с его головы:

—  Советский солдат, — и ударил его по лицу.

Махнув рукой, немецкий офицер направился идти дальше.

Петр Алексеевич Якушин решил вынести из дома ведро с мусором. Он обул валенки и вышел на улицу. Но, увидев, что происходит на улице, он опешил, и до того растерялся, что не смог вовремя уйти. Он увидел немцев, а в кругу немцев стоял окровавленный Николай Елистратов. Петр Алексеевич направился было уйти обратно домой, поставив ведро с мусором на снег. Пока он развернулся (так как Петр Алексеевич хромал), немецкий офицер окриком остановил его, и знаком велел подойти к нему.

Офицер посмотрел на хромающего, и приказал арестовать его вместе с Николаем Елистратовым. Немецкие солдаты окружили Николая и Петра Алексеевича, повели вдоль деревенской улицы за офицером. На самом краю деревни, у дома Карнова Ивана Игнатовича, вышел на дорогу немец и показал, чтобы арестованных заводили в дом. Петра Алексеевича увели в дом под конвоем немецкого солдата, Николая Елистратова оставили на улице под конвоем двух немецких солдат.

Петра Алексеевича ввели в дом, и он увидел немецких офицеров. Один офицер сидел на стуле у стола, курил сигарету, шинель на нем была расстегнута. На столе лежала пачка сигарет. Офицер, который стоял посередине комнаты, приказал показать ногу, на которую хромает. Петр Алексеевич снял валенок, снял носок, поставил ногу на пол. Офицеры увидели, что двух пальцев на ноге нет. Большой палец и второй палец ноги были ампутированы, причем давно. Немецкий офицер, который стоял посреди комнаты в расстегнутой шинели, что-то сказал на немецком солдатам, два немца подошли к Петру Алексеевичу, и вытолкнули его за дверь, выкинули следом подшитый валенок.

Николая Елистратова повели в дом, а Петр Алексеевич замешкался на минуту, сидя на снегу. Он услыхал сильный крик Николая. Часовой немец прикладом ткнул Петра Алексеевича в спину так, что Петр Алексеевич оказался на деревенской улице. Здесь он услыхал повторный крик Николая Елистратова. Перевернулось все в душе Петра Алексеевича, боль души за Николая, за свое бессилие в своей деревне. Ведь он его ученик. Он даже не сумел спросить у Николая, как он оказался в проулке, и почему немцы его так били. Николая выволокли два немецких солдата, и поставили его на ноги.

22 ноября рано утром к Елистратовым пришла Евдокия Игнатьевна, хозяйка того дома, где допрашивали Николая. Она принесла Елистратовым плохую весть. Рассказала о том, что их из дома выгнали, что они ночь провели в сарае, так что она все видела. Рассказала, что после того, как выгнали Петра Алексеевича из дома, в дом завели Николая, он сильно иногда кричал. Потом уже стало темно, его вывели и повели по деревне на выгон. Уже совсем стало темно, когда двое немцев вернулись, и началась у них пьянка. С рассветом они все ушли. Немцев в деревне нет, я сразу пошла к вам. Надо идти на выгон. У Алексея Павловича потекли слезы, Анастасия Ивановна запричитала о случившемся:

— Коля мой милый, Коленька мой...

Пошли на выгон, и в конце выгона, у дороги, нашли тело Николая, зарезанного ножами, ножевые раны были сквозными. После некоторых пересудов, соображений, решили прикопать тело до первой возможности его нормально похоронить.

Алексей Павлович так ослаб, что ничего делать не мог, слезы у него текли, он совсем изнемог. Анастасия Ивановна плохо себя чувствовала. Собрались с силами, пришли жильцы близлежащих домов. Тело Николая опустили в яму, накрыли тело одеялами, и присыпали землей.

Освобождение Хаванки

Где-то в декабре 1941 года стали вдали раздаваться пушечные выстрелы, иногда пушечная стрельба переходила в канонаду. Ежедневно на северо-западе, со стороны Тулы была канонада, по вечерам озарялось огромное зарево.

Среди старушек шли разговоры:

— Это конец, идут эсесовцы, говорят, уничтожают всех. Они сейчас злые. Москву никак не возьмут.

Этот разговор еще сильней врезался в сознание жителей деревни, которая и так была подавлена и принижена.

Дед, Федор Ильич Фадеев сделал заключительную примету:

— Немцы от нас уходили в сторону Тулы, через Узловую станцию, а вот щас идут с обратной стороны. Сдается мне, дали им отпор где-то.

После такого вывода дедом Федором, народ повеселел.

—  Это хорошо, скоро немцев угонят. Жизнь полегчает —  наши придут, в Супони мельницу пустят.

—  Наши красноармейцы идут —  это хорошо, но говорят, что немцы, отступая, сжигают все деревни и уходят.

Деревня Хованка (в центре карты) находилась в полосе наступления 330-й стрелковой дивизии 10-й армии, 
Фрагмент отчетной карты Западного фронта с положением частей 50-й и 10-й армий на 10-12 декабря 1941 года. 
Источник: Память народа

Накануне освобождения Узловой от немецко-фашистских захватчиков произошло следующее. В ночь с 12 на 13 декабря, на рассвете, часа в четыре, мимо нашей деревни по снежному полю прошли на лыжах люди в белых маскировочных халатах. Они съехали на лыжах в лощину, перешли ее поперек, вышли к школе, остановились. Постояли, сверили свой маршрут, отмеченный на карте, и пошли по полю в сторону деревни Хитрово. Эта новость обошла к рассвету не только жителей деревни, но и всю округу. Радовались жители нашей деревни — скоро придут наши, красноармейцы, жизнь повеселеет.

В ночь с 13 на 14 декабря немцы мелкими группами проходили мимо нашей деревни. Заходили в дома, затапливали печи, жгли все, что можно сжечь, разогревали пищу, ели, отдыхали, снимали белье, били вшей, белье прожаривали перед горящим огнем. Уходя из дома, говорили: «Сталин — гут, Гитлер — капут», и показывали мимикой, что отступают, что разбили их армию красноармейцы. Из их разговора, торопливости уходить, было ясно, что под Тулой немцы потерпели большое поражение, немецкая армия понесла большой урон в технике и живой силе.

Теперь немцы отступают по снежным полям, по бездорожью. Из дома на мороз выходить не хотели, ругались, плевали, размахивали руками, но все-таки собирались и уходили. Уходили в пургу, мороз, проклиная своего фюрера и русскую зиму. На рассвете 14 декабря от деревни Бибиково вышла огромная колонна немецких солдат. Шла колонна по лощине на нашу деревню Хаванка. Шли немцы тяжело и устало. Лица у всех были угрюмые и злые, закутанные от сильного мороза. Прошли по нашей деревне, в дома не заходили, и пошли в сторону деревни Кондрово.

Стало ясней ясного, что немецкая армия отступает, но почему-то отступает походным маршем, не имеют ни машин, ни пушек. Идут пешком. Скоро придет наша родная Советская Армия. Это предчувствие подавало большие надежды на освобождение. Большой радостью отозвалось оно в сердцах жителей моей деревни.

Но среди населения поползли слухи, что позади отступающей армии идут карательные отряды, которые уничтожают все живое и поджигают деревни. Слух об уничтожении деревни насторожил не только жителей нашей деревни, но и всю близлежащую округу: соседние деревни Бибиково, Тарбеевку, Кондрово.

Наступали зимние сумерки, как вдруг действительно появились отряды немцев. Отряды были немногочисленные, но угрюмые и суровые. Один отряд направился в Тарбеевку, другой отряд меньшей численностью остался в нашей деревне. По деревне мгновенно прошел предупредительный сигнал: «Этот отряд немцев будет уничтожать нашу деревню, надо быть наготове к спасению».

Отряд немцев, который остановился в нашей деревне, прошел вдоль деревни, что-то проверяя. Немцы дошли до другого конца деревни, что-то говорили, показывая на дома крестьян. Прошли обратно по деревне, опустились в лощину, и ушли в Тарбеевку. В Тарбеевке оба отряда соединились. Жители нашей деревни продолжали наблюдать за немецкими отрядами: что те делают, что предпринимают. Жители готовились к защите своей деревни.

Вечерние сумерки сгущались, на улице стемнело, наблюдение за немецкими отрядами продолжалось. Был уже поздний вечер, когда из деревни Тарбеевка пришла Твиров а Мария и сказала, что немцы ушли, когда стемнело. Вновь люди свободно вздохнули: пронесло, господь спас от бедствия нынче, а что будет завтра, Бог подскажет.

К вечеру 13 декабря произошло потепление, в ночь пошла большая поземка. Когда забрезжил рассвет, жители деревни Хаванка услышали фырканье лошадей и спокойную разговорную русскую речь. Рассвет был еще очень слабый, когда жители деревни потихоньку вышли на улицу, прислушались, почувствовали, и не ошиблись в этом - пришли наши Советские красноармейцы, наши освободители.

Чуть свет жители деревни вышли все на улицу. У дома Гришина Ивана был маленький палисадник, у палисадника и остановились всадники. Три человека направились в дом к Гришину Ивану Евдокимовичу. Они были одеты в белые полушубки, в валенки, с автоматами П.П.Ш. Из дома вышли три человека, подошли к красноармейцам, что-то коротко объяснили, развернули лошадей, поднялись на стременах в седла, и поехали на рысях по деревенской дороге в морозном воздухе.

К полудню пришла фронтовая часть Красной Армии. Подразделение небольшое, разместились по домам. Красноармейцы были уставшие, истомленные, сильно хотели спать. Многие красноармейцы засыпали прямо на полу. Женщины в каждом доме варили в чугунах картошку, чтобы угостить своих освободителей. Кроме картошки да соленых огурцов у крестьян ничего не было. «Чем богаты, тем и рады» — гласит народная пословица.

Так начиналась жизнь моих односельчан после освобождения Красной Армией нашей деревни от немецко-фашистской оккупации.

Восстанавливалась советская власть на станции Узловая. Постепенно приходила и в нашу деревню Хаванка. Наши отцы, вернувшиеся из эвакуации, пошли восстанавливать паровозное и вагонное депо.

Не пошел на работу Елистратов Алексей Павлович. Алексею Павловичу со своей семьей предстояло трудное, непоправимое для семьи, скорбящей об утрате, провести захоронение тела сына Николая Алексеевича Елистратова. Казнили его немцы как комсомольца, как партизана, как передового колхозника нашего колхоза «Верный путь». Захоронение проходило по-христиански, как умершего человека, а не как человека, погибшего от немецких захватчиков, за свой народ, за будущее счастье народа.

Вечная ему память.

Источник: Карнов Е. К. Хаванка. — Тула: Инфра, 2009. — 208 с. — Тираж 100 экз.