Сталиногорск 1941

поисковый отряд «Д.О.Н.» Тульского областного молодежного поискового центра «Искатель»

Выверка братских могил Новомосковска: 98%

Статьи

Главная » Статьи » Все ушли на фронт » 172-я стрелковая дивизия

Симонов К. М. ...У Могилёва будем стоять, пока живы. Примечания

к статье: Симонов К. М. ...У Могилёва будем стоять, пока живы

Примечания

[28] «…встретили комиссара корпуса, немолодого, спокойного…»

Комиссаром 61-го стрелкового корпуса был бригадный комиссар Иван Васильевич Воронов. Из его личного дела не видно, при каких обстоятельствах он погиб, есть только указание, что он пропал без вести в декабре 1941 года на Западном фронте. На самом деле Воронов погиб 30 июля 1941 года под бомбежкой где-то между Могилевом и Чаусами, во время одной из попыток прорыва из окружения. О его гибели доложил в Москву командир корпуса генерал-майор Бакунин, которому удалось прорваться к своим во главе группы в сто сорок человек только в конце ноября. Но, видимо, этот доклад не нашел отражения в личном деле Воронова.

В последних числах июля погиб при выходе из окружения под Могилевом и заместитель Воронова — полковой комиссар Турбинин, о котором я упоминаю в записках, не называя его фамилии.

Я допускаю в записках маленькое смещение во времени, называя комиссарами Воронова и некоторых других людей, тогда, в первой половине июля, еще не носивших комиссарских званий. Институт комиссаров был введен несколькими днями позже — 16 июля 1941 года. А в те дни, когда я видел Воронова, он числился еще по-старому — заместителем командира корпуса по политчасти и начальником отдела политической пропаганды.

Смотрю на его фотографию в личном деле, спокойное лицо кажется знакомым. Тогда, во время войны, я писал об этом человеке «немолодой». Так мне казалось в мои двадцать пять лет. Сейчас мне это уже не кажется: бригадному комиссару Воронову, когда он дрался под Могилевом и погиб там, было всего-навсего тридцать девять лет.

Командир 61-го корпуса генерал-майор Федор Алексеевич Бакунин в записках не упоминается. Я с ним не встречался. Но считаю своим долгом хотя бы здесь, в примечаниях, сказать об этом человеке. Ведь именно войска его корпуса, оказавшись в окружении, так долго и упорно дрались с немцами в районе Могилева.

Ф. А. Бакунин — в молодости шахтер, в Первую мировую войну унтер-офицер лейб-гвардии Семеновского полка, участник Октябрьской революции и гражданской войны, — до 1938 года семь лет прослужив командиром полка, был потом, как и многие другие, стремительно выдвинут и в течение года стал командиром корпуса.

Иван Васильевич Болдин, в начале войны заместитель командующего Западным фронтом, один из людей, с именами которых связаны наиболее героические страницы сорок первого года, в свое время командуя Калининским военным округом, дал Бакунину, как молодому командиру корпуса, хорошую аттестацию.

Читая в личном деле Бакунина эту аттестацию, я натолкнулся на документы, дающие представление, под какой угрозой в тот страшный для армии период порой оказывались и человек, получавший хорошую аттестацию, и человек, подписавший ее. Оказывается, и судьба Бакунина, и судьба Болдина висели тогда на волоске. В связи с хорошей аттестацией Бакунину, данной Болдиным, запрашивались сведения о самом Болдине, а по этим сведениям выходило, что, «по показаниям арестованных и осужденных участников военно-фашистского заговора…» (в данном случае не буду упоминать фамилии людей, чьи славные в истории нашей армии имена давно уже посмертно восстановлены), Болдин «проходит как участник заговора».

Итак, оказывается, генерал Болдин, который в сорок первом году с июня до августа во главе нескольких тысяч людей три месяца дрался в немецких тылах и с боем прорвался к своим, в 1938 году тоже «проходил как участник». И то, что он остался цел тогда, — дело случая, так же как дело случая и то, что остался цёл его командир корпуса, которому этот «участник заговора» дал хорошую служебную характеристику.

К началу войны Бакунин командовал своим 61-м корпусом уже больше двух лет и в первое лето войны вместе со своими подчиненными до дна испил несладкую чашу боев в окружении.

Вот как он сам в письме, присланном в ответ на мою просьбу, говорит о начале всех этих событий:

«14 и 15 июля войска 61-го стрелкового корпуса остались в окружении. 16 июля наши войска оставили Кричев, Смоленск. Таким образом корпус оказался в глубоком тылу врага.

16 июля я получил короткую радиограмму, содержание которой: Бакунину. Приказ Верховного Главнокомандующего — Могилев сделать неприступной крепостью.

Бой в окружении — самый тяжелый бой. Окруженные войска должны или сдаваться на милость победителя, или драться до последнего.

Я понял приказ так: надо возможно дольше на этом рубеже сдерживать вражеские войска с тем, чтобы дать возможность нашим войскам сосредоточить свои силы для решительного перехода в наступление».

К тому, как в свете именно такого понимания приказа Сталина ожесточенно, до последней возможности сражались под Могилевом части 61-го корпуса, я буду еще не раз возвращаться в своих комментариях в связи с различными людскими судьбами.

А здесь — только несколько слов о последующей судьбе самого командира корпуса. После выхода из окружения Бакунин был назначен начальником курса Академии имени Фрунзе и в октябре 1943 года с трудом выпросился обратно на фронт. Принимал участие в форсировании Сиваша и штурме Сапун-горы в Севастополе, а после освобождения Крыма командовал 63-м стрелковым корпусом в Прибалтике.

 

[29] «…штаб этой 172-й дивизии стоял здесь, на восточной стороне Днепра, километрах в трех от Могилева»

172-я стрелковая дивизия обороняла непосредственно Могилев и, судя по многим документам, вынесла на себе главную тяжесть боев за этот город.

Комиссар дивизии Леонтий Константинович Черниченко находился в Могилеве до последних дней его обороны, был ранен и прошел много тяжелых испытаний. Но я думаю, что о боях, в которых он участвовал, о том, что он видел и переживал, лучше, чем я, расскажет он сам: им написаны воспоминания, которые, очевидно, будут опубликованы.

Командира дивизии Михаила Тимофеевича Романова, непосредственно руководившего обороной Могилева, в те дни, которые я описываю, мне встретить не удалось. Судя по его личному делу, сохранившемуся в архиве, это был превосходно подготовленный командир дивизии, медленно, но верно поднимавшийся к этой должности по долгой служебной лестнице и имевший отличные аттестации за все годы своей службы. В боях за Могилев он с лихвой подтвердил все довоенные аттестации. Об этом можно судить буквально по всем воспоминаниям о нем. Тех, кто заинтересовался этой незаурядной фигурой, могу адресовать к напечатанным в июне 1963 года в «Красной звезде» статьям маршала Еременко и напечатанной в том же году в «Военно-историческом журнале» статье оставшегося в живых комиссара одного из полков 172-й дивизии майора Кузнецова.

Обстоятельства гибели генерала Романова не до конца ясны. В личном деле его написано, что он пропал без вести. Черниченко в беседе с маршалом Еременко рассказывал, что в декабре сорок первого года в немецком плену он видел немецкий журнал со снимком Романова в гражданской одежде и надписью: «Генерал-майор Романов, командир 172-й стрелковой дивизии, как руководитель партизанского движения в Белоруссии задержан в городе Борисове и повешен». Роясь в архивах, я пытался найти хоть какие-нибудь новые данные о судьбе Романова, и одно время казалось, наткнулся на них. В личном деле М. Т. Романова нашелся документ, из которого явствовало, что в конце 1941 года он около месяца воевал на Северо-Западном фронте в должности начальника штаба одной из армий. Это было написано черным по белому, и у меня возникло предположение, что, может быть, все предыдущие сведения о Романове неверны, что он не погиб, а вышел из окружения, был направлен начальником штаба армии на Северо-Западный фронт и погиб позже и не там, где предполагалось. Целую неделю работники архива разыскивали документы, которые могли бы пролить свет на этот вопрос, но в конце концов после долгих поисков выяснили, что документ, подложенный в личное дело Романова, много лет назад попал туда по ошибке и относился к судьбе другого генерала, его однофамильца.

Так или иначе, остаются несомненными два факта: что Романов во главе своей дивизии до конца оборонял Могилев и что во время попытки прорыва из окружения он был тяжело ранен и после этого погиб в окружении или в плену.

Когда я был в прошлом году в Могилеве и видел там в центре города в сквере памятник генералу Лазаренко, погибшему при освобождении Могилева в 1944 году, я подумал, что рядом с этим памятником не хватает другого — генералу Романову, павшему в 1941 году после того, как он сделал все, что было в человеческих силах, для того, чтобы не отдать город в руки немцев. Не сомневаюсь, что в конце концов так оно и будет.

 

[30] «Он рассказал нам, что лучше всего у них в дивизии дерется полк Кутепова…»

К командиру 388-го стрелкового полка 172-й дивизии полковнику Кутепову мы приехали вечером 13 июля и уехали из его полка на следующий день, 14-го. Срок небольшой, меньше суток. Но это пребывание в полку Кутепова по многим причинам запомнилось мне на всю жизнь, и мне хочется здесь рассказать и о Кутепове, и о других людях его полка то немногое, что удалось дополнительно узнать.

Пишу эти примечания, а передо мной лежат переснятые из их личных дел старые предвоенные фотографии командира полка Семена Федоровича Кутепова, комиссара Василия Николаевича Зобнина, начальника штаба Сергея Евгеньевича Плотникова, командира батальона Дмитрия Степановича Гаврюшина, командира роты Михаила Васильевича Хоршева…

Самому старшему из них — Кутепову — было тогда, в сорок первом году, сорок пять лет, а всем остальным гораздо меньше. Гаврюшину — тридцать шесть, Плотникову — тридцать один, Зобнину — двадцать восемь, Хоршеву — двадцать три.

Смотрю на их предвоенные фотографии и думаю о том, что, по-видимому, никого из этих людей нет в живых. Хотелось бы ошибиться, но во всех исторических работах и статьях об обороне Могилева мне еще ни разу не попалось ни одного упоминания об оставшихся в живых людях из этого 388-го полка.

Смотрю на их фотографии в новых гимнастерках, без орденов и медалей, и думаю о том, что многие из этих людей были награждены за оборону Могилева, но так и не успели об этом узнать: указ о награждении был напечатан в «Известиях» 10 августа, а они погибли еще в июле.

 

[31] «—…что бы там кругом ни было, кто бы там ни отступал, а мы стоим вот тут, у Могилева, и будем стоять, пока живы»

Тогда, в 1941 году, на меня произвела сильное впечатление решимость Кутепова стоять насмерть на тех позициях, которые он занял и укрепил, стоять, что бы там ни происходило слева и справа от него. Прав ли я был в своем глубоком внутреннем одобрении такого взгляда на вещи?

Вопрос этот сложней, чем кажется с первого взгляда. Речь идет не о том — выполнить или не выполнить приказ. Это не являлось для Кутепова предметом размышлений. Речь о другом — о сложившемся у меня чувстве, что этот человек внутренне не желал получить никакого иного приказа, кроме приказа насмерть стоять здесь, у Могилева, где он хорошо укрепился, уже нанес немцам тяжелые потери и если не сдвинется с места, то снова нанесет их при любых новых попытках наступать на его полк.

Немецкие генералы в своих исторических трудах настойчиво пишут о том, что, оставаясь в устраиваемых ими «клещах» и «мешках», не выводя с достаточной поспешностью своих войск из-под угрозы намечавшихся окружений, мы в 1941 году часто шли навстречу их желаниям: не выпустить наши войска, нанести нам невосполнимые людские потери.

В тех же трудах немцы самокритически по отношению к себе и одобрительно по отношению к нашему командованию отзываются о тех случаях, когда нам удавалось в 1941 году своевременно вытащить свои войска из намечавшихся окружений и тем сохранить живую силу для последующих сражений.

В этих немецких суждениях есть своя логика. И все-таки, если брать конкретную обстановку начала войны, думается, немецкие генералы правы только отчасти.

Следовало ли нам стремиться в начале войны поспешно выводить свои войска из всех намечавшихся окружений? С одной стороны, как будто да. Но если так, то можно ли было в первые же дни войны отдать приказ о своевременном общем отступлении всех трех пограничных армий Западного фронта? На мой взгляд, такой приказ в эти первые дни было невозможно отдать не только технически, из-за отсутствия связи, но и психологически. Лев Толстой в своем дневнике 1854 года писал: «Необстрелянные войска не могут отступать, они бегут». Замечание глубоко верное: организованное отступление — самый трудный вид боевых действий, тем более для необстрелянных войск, какими в своем подавляющем большинстве были наши войска к началу войны. Такое всеобщее отступление по приказу на практике, в той заранее не предусмотренной никакими нашими предвоенными планами обстановке, могло превратиться под ударами немцев в повальное бегство. В 1941 году мы и так нередко бежали. Причем бежали те самые необстрелянные части, которые впоследствии научились и стойко обороняться, и решительно наступать. Но в том же сорок первом году многие наши части, перед которыми с первых дней была поставлена задача контратаковывать и жестко обороняться, выполняли эту задачу в самых тяжелейших условиях, и именно в этих боях, а потом при прорывах из окружения, приобрели первый, хотя и бесконечно дорого обошедшийся им боевой опыт.

Стоит добавить к этому, что наша армия и вообще, а тем более после огромных потерь в технике, понесенных в первые дни войны, по уровню моторизации летом 1941 года не шла в сравнение с немецкой. Поэтому оторваться без боя от моторизованных немецких частей, двигаясь пешком и на конной тяге, часто означало, стронувшись с места, потерять свою боевую силу и организованность и все равно не успеть при этом вырваться из подвижного кольца немцев.

Если бы мы в первые дни и недели войны, избегая угрозы окружений, повсюду лишь поспешно отступали и нигде не контратаковывали и не стояли насмерть, то, очевидно, темп наступления немцев, и без того высокий, был бы еще выше. И еще вопрос, где бы нам удалось в таком случае остановиться.

Я вовсе не хочу оправдывать сейчас многие опрометчивые решения, принимавшиеся у нас в то время, в том числе и ряд явно запоздалых решений на отход или, в других случаях, противную здравому смыслу боязнь сократить, спрямить фронт обороны только из-за фетишистского предвоенного лозунга: «Не отдать ни пяди», который, при всей его внешней притягательности, был безграмотен с военной точки зрения. Однако думается, что реальный ход войны в первый ее период сложился на равнодействующей нескольких факторов. Сочетание наших отступлений, своевременных и запоздалых, с нашими оборонами, подвижными и жесткими, кровавыми и героическими, в том числе и длительными, уже в окружениях, определило и реальные темпы наступления немцев, и то психологически трудное, но все-таки не лишившее ее боеспособности состояние духа нашей армии, в котором она оказалась после первых недель боев.

Мера нашей неподготовленности к войне была так велика, что, как ни горько, мы не можем при воспоминаниях о тех днях освободить свой лексикон и от такого тяжелого слова, как «бегство», или, употребляя солдатское выражение того времени, — «драп». Однако при всем этом согласиться с концепцией, что в сложившейся тогда обстановке наилучшим для нас выходом было везде и всюду как можно поспешнее отступать, невозможно.

И сейчас, при самой трезвой оценке всего, что происходило в тот трагический период, мы должны снимать шапки перед памятью тех, кто до конца стоял в жестких оборонах и насмерть дрался в окружениях, обеспечивая тем самым возможность отрыва от немцев, выхода из мешков и котлов другим армиям, частям и соединениям и огромной массе людей, группами и в одиночку прорывавшихся через немцев к своим.

Героизм тех, кто стоял насмерть, вне сомнений. Несомненны и его плоды. Другой вопрос, что при иной мере внезапности войны и при иной мере нашей готовности к ней та же мера героизма принесла бы несравнимо большие результаты.

 

[32] «И железная дорога, и шоссе шли перпендикулярно позициям полка. Впереди, на ржаном поле, виднелись окопчики…»

Места, где ты был двадцать пять лет назад, иногда совершенно не узнаешь, а иногда узнаешь сразу. Приехав в прошлом году в Могилев и бродя по этим местам, я совершенно точно вспоминал, где что было. Узнал участок обороны между железной дорогой и шоссе, который занимал батальон Гаврюшина, узнал поле, на котором стояли разбитые немецкие танки, узнал и то место, где мы сидели с Хоршевым и где теперь стоит у полотна не та, прежняя, разбитая снарядами, а другая, и уже не новая железнодорожная будка.

Неподалеку от этого места при дороге стоит теперь обелиск с надписью, говорящей о том, как 388-й стрелковый полк в июле 1941 года отбил здесь атаки немецких танков. Имен погибших на обелиске нет, да в данном случае — вряд ли и возможно было написать их: судя по всему, 388-й полк погиб здесь, в Могилеве, почти целиком.

Но я хочу и, больше того, даже считаю своим долгом назвать в комментариях хотя бы некоторые имена людей из 388-го и сражавшегося вместе с ним 340-го артиллерийского полка, не упомянутые в записках, но сохранившиеся в моем фронтовом блокноте.

Вот их фамилии и должности, а в некоторых случаях и имена:

388-й стрелковый полк

Смирнов — сержант
Иван Дмитриевич Грошев — красноармеец
Семин — красноармеец
Бондарь — связист, красноармеец
Громов — связист
Медников — старший лейтенант, старший адъютант командира батальона
Орешин — младший политрук
Степанов — младший сержант
Сушков — младший сержант
Тарасевич Савва Михайлович — сержант
Давыдов — капитан

340-й артиллерийский полк

Пашун — заместитель политрука
Прохоров — младший политрук
Аксенов — лейтенант, командир 45-мм орудия
Капустин — младший лейтенант
Орлов Борис Михайлович — капитан, начальник связи полка
Котов, Котиков — связисты
Козловский — сержант, радист
Слепков — радист
Антоневич Петр Сергеевич — капитан, начальник штаба полка
Возгрин М. Г. — лейтенант, командир батареи
Гришин И. Г. — старший сержант, командир орудия

Само упоминание в блокноте всех этих фамилий говорит, что каждый из этих людей совершил тогда в боях под Могилевом нечто такое, что, по мнению их прямых начальников, заслуживало быть отмеченным в печати.

Кто знает, может быть, кто-то из них отзовется. Это одна из тех надежд, которые, то загораясь, то снова потухая, неотступно сопровождают мою работу.

Я не упоминаю в записках о встрече с командиром 340-го артиллерийского полка полковником Иваном Сергеевичем Мазаловым, но в блокноте есть короткая запись разговора с ним:

«Пока есть снаряды, немцам в Могилеве не быть. Пехота довольна. Заявки пехоты выполняем, за редким исключением, как, например, вчера: идут два танка и два взвода пехоты. Я говорю: по двум танкам портить снаряды не буду. Если и прорвутся — не будет беды, бутылками забросаем. А по пехоте дадим. И дали — шрапнелью».

Я разыскал личное дело полковника Мазапова, но в нем, как и во многих других личных делах, лишь довоенные записи. Видимо, он погиб. Во всяком случае в недавно опубликованной работе В. Николаева и И. Мосткова «Днепровская твердыня» есть краткое упоминание о гибели Мазалова в последний день боев за Могилев во время прорыва из окружения. В личном деле Мазалова обращает на себя внимание фраза, записанная в одной из аттестаций: «К службе относится с исключительной добросовестностью, обладает огромной силой воли». Для суховатого стиля аттестаций фраза редкая.

 

[33] «…капитан Гаврюшин был человек лет тридцати, уже два или три дня небритый, с усталыми глазами…»

Только одного из этих людей, чьи лица я вижу сейчас на старых фотографиях, я встретил еще раз потом, после войны.

В июне 1945 года, вернувшись из армии в Москву, я нашел пришедшее без меня еще зимой, во время войны, письмо:

«…Ответ хочу получить для того, чтобы после, если останусь в живых, увидеться с вами и дать материал как писателю и вспомнить тех героев тяжелых июльских дней, которые всю тяжесть первых ударов выносили на своих плечах. Это ваши слова. А их надо вспомнить, они это перед родиной заслужили. Пишет вам тот командир батальона, у которого вы с Трошкиным были в гостях на поле боя у Могилева — июль 1941 года. Я за это время участников этих боев не встречал никого. Да и я случайно остался в живых. Пришлось много пережить. Когда встретимся, то расскажу. Все же я не теряю надежды с вами увидеться. В настоящее время я на фронте, но состояние здоровья не дает возможности быть здесь. Хотят откомандировать, так что ответ на это письмо пришлите домой, и при первой возможности я вас проведаю. Привет Трошкину, если он в живых.

17.1.45.

С комприветом капитан Гаврюшин».

Передавать привет Трошкину было поздно — он погиб в 1944 году; я написал об этом Гаврюшину, приглашая его приехать. Но увидеться нам удалось не сразу: вернувшись с войны, он долго лежал по госпиталям, и я встретил его только в 1947 году тяжело больным, с трудом державшим себя в руках человеком.

Гаврюшин горько переживал свою безнадежную инвалидность, думая при этом не столько о себе, сколько о тех, кому приходилось о нем заботиться. Именно об этом он писал мне в своем последнем письме:

«…Жалею, почему меня не убило. Лежал бы спокойно, не заставлял бы людей думать обо мне. А лежал бы под словами:

Не плачьте над трупами павших бойцов,
Не скверните их доблесть слезами,
А встаньте и произнесите:
„Тише, листья, не шумите,
Наших товарищей не будите.
Спите спокойным сном —
Мы за вас отомстим…“
Больше писем не было. Не было ответа и на мои письма…

Готовясь к публикации записок, я после долгого перерыва еще раз написал по сохранившемуся у меня старому адресу, но письмо снова осталось без ответа. Пришлось обратиться к розыскам в архиве и там, найдя личное дело Гаврюшина, я увидел в нем последнюю запись: „Умер 7 мая 1953 года“.

В личном деле есть много подробностей, рисующих и облик и судьбу этого человека. Москвич, сын рабочего, Гаврюшин рос без отца, убитого в 1905 году во время стачки. Тринадцатилетним мальчиком, оказавшись вместе с матерью в Бессарабии, он вступил в отряд Котовского и был контужен во время боев под Бендерами. В 1924 году вступил в комсомол, в 1930-м — в партию. В 1928 году пошел в армию. Кончил Киевскую пехотную школу и с октября 1939 года находился в той должности, в какой я его застал на фронте — командиром батальона 388-го стрелкового полка. „В обстановке разбирается быстро и верно. Волевой, требовательный командир“, — писал в своей аттестации о нем в октябре 1940 года командир полка Кутепов и добавлял: „Физически здоров, но нуждается в лечении по поводу невроза“. Очевидно» невроз был последствием той давней контузии в детстве, она напоминала о себе.

В деле подшита записка Гаврюшина, рассказывающая о том, как он воевал и выходил из окружения. Приведу некоторые места из нее: «Участвовал… в обороне города Могилева. Ведя 14 суток беспрерывного боя, я был контужен, но остался в строю, после чего был ранен в руку и ногу. 24 июля положен в госпиталь в Могилев. 26 июля город был взят фашистами и госпиталь не эвакуирован, потому что были в окружении. 28 июля я с бойцами своего батальона из госпиталя бежал. Переодевшись у одной из жительниц города, мы тронулись в путь к нашим войскам. Шли мы под видом заключенных — якобы работали на аэродроме и при бомбежке нас поранило. На пятые сутки на линии фронта… фашисты нас задержали. Продержав трое суток, отправили в Смоленск в один из госпиталей, также не эвакуированный… Пробыв там трое суток, сделав соответствующую разведку, бежали из этого госпиталя и дней через 15 опять достигли линии фронта в районе Шмаково, где нас опять задержали. Продержав 5 суток голодными, посадили на машины и повезли в направлении Смоленска. Догнав группу наших пленных, сбросили нас с машины, присоединили к колонне и погнали. Голод и боли в ранах не давали мне возможности идти наравне со здоровыми, и я отставал, фашистский патруль все время подгонял меня прикладами в спину… Переночевав, собравшись с силами, под утро мы бежали. Прошло несколько суток. Пришли в поселок Стодолище и наткнулись на нашего врача. Попросили его сделать перевязки. Он вскрыл наши раны — раны уже загноились и черви завелись…» Дальше Гаврюшин рассказывает о том, как он лечился, скрываясь в этом поселке Стодолище, и как один из жителей, «некто Жуков», подал на него заявление в фашистскую комендатуру, что он коммунист и командир. Но Гаврюшина предупредили, и ему пришлось срочно уходить. «При помощи местных жителей я оделся, потому что был наг, а на дворе — октябрь, и решил попытаться еще раз пройти к своим, что мне и удалось. 6 ноября 41 г. я пришел в город Ефремов Тульской области на фронт 3-й армии, которой командовал Герой Советского Союза генерал-лейтенант Крейзер, мой бывший командир дивизии. Из Ефремова меня направили на лечение…»

Дальше в деле в заполненном рукой Гаврюшина личном листке значится:

«1941 год, 6 ноября — по 1942 г. февраль. В госпитале на излечении от ранений.

1942 г., февраль — 1942, октябрь. Проходил спецпроверку (сидел в тюрьме).

1942 г., октябрь — ноябрь 1942 — в резерве Московского военного округа».

К этому личному листку, заполненному Гаврюшиным в 1942 году, надо добавить, что, получив вторую степень годности, он все же добился отправки на фронт и служил там офицером связи в 63-м стрелковом корпусе. Но довоевать до конца войны ему не удалось. В декабре 1944 года сказались ранения и контузии, он тяжело нервно заболел и был отправлен в резерв по состоянию здоровья.

Так сложилась судьба капитана Гаврюшина.

Во всех других разысканных мною личных делах, кроме дела Гаврюшина, все записи одинаково обрываются на 1941 году, на последних довоенных служебных характеристиках…

Довоенная служебная характеристика начальника штаба 388-го полка капитана Сергея Евгеньевича Плотникова: «Работает начальником штаба батальона. С работой справляется хорошо. Штабную работу знает хорошо и любит ее. Командир полка полковник Крейзер».

Документ, подписанный 6 июня 1941 года: «Направляется в Ваше распоряжение батальонный комиссар Зобнин Василий Николаевич на должность заместителя командира 388-го стрелкового полка по политической части. К месту нового назначения прибыть 10 июня сего года. Об исполнении донести».

 

[34] «Хоршев был… такой молодой, что было странно, что вчера он тут дрался до последнего патрона…»

Личное дело лейтенанта Хоршева. На фотографии — бритоголовый молоденький курсантик. Коротенькое личное дело, в котором только и указывается «нет», «нет», «не был», «не состоял», «не проживал»… 23 февраля 1939 года приносил военную присягу. И дальше одна-единственная характеристика: «Требователен, дисциплинирован, по тактической подготовке „хорошо“, по огневой подготовке „хорошо“. Может быть использован командиром взвода с присвоением военного звания лейтенант». Вот и все, что есть в деле лейтенанта Хоршева Михаила Васильевича. А дальше была война, Могилев, бои, в которых он, как и другие его сослуживцы, оправдал свою предвоенную аттестацию. Оправдал и погиб. Очевидно, так.

 

[35] «…прощаясь, устало шутил и, пожимая мне руку, говорил: „До следующей встречи“»

Личное дело командира 388-го стрелкового полка Семена Федоровича Кутепова. Большое, на многих листах…

Недолгая встреча с Кутеповым для меня лично была одной из самых значительных за годы войны. В моей памяти Кутепов — человек, который, останься он жив там, под Могилевом, был бы способен потом на очень многое.

Семен Федорович Кутепов, происходивший из крестьян Тульской губернии, окончил в 1915 году коммерческое училище, был призван в царскую армию, окончил Александровское военное училище, воевал с немцами на Юго-Западном фронте в чине подпоручика. В 1918 году добровольно вступил в Красную Армию, воевал с белополяками и с различными бандами, командовал взводом и ротой, был ранен. Окончил курсы усовершенствования штабных командиров и с отличием заочный факультет Академии Фрунзе. Изучил немецкий язык. Четыре года прослужил начальником строевого отдела штаба дивизии, два года командиром батальона, три года начальником штаба полка, четыре года помощником командира полка и два года командиром полка. В этой должности встретил войну. В справке об аттестации Кутепова за самые разные годы его службы удивительное единодушие в самых высоких оценках: 1928 — «Способный штабной работник». «Хорошо знает дело». «Точен. Аккуратен. Дисциплинирован». 1931 — «В намеченной идее упорен до конца. В трудные минуты умеет провести свою волю… Подлежит продвижению во внеочередном порядке». 1932 — «Энергичен, инициативен, с твердой волей командира. Военное дело любит и знает». 1936 — «В обстановке разбирается быстро и умело принимает решения». 1937 — «Энергичный, работоспособный командир. Развит во всех отношениях». 1941 — «Командуя полком, показал себя энергичным, волевым, культурным командиром. Личным примером показывает образцы настойчивости, дисциплинированности. Полк по боевой и политической подготовке занимает первое место среди частей корпуса, что неоднократно отмечалось при проверках».

Эта последняя характеристика подписана Бакуниным, командиром 61-го корпуса, в составе которого Кутепову предстояло подвергнуться той самой строгой из всех проверок, которая называется войной.

Читая личные дела полковника Кутепова, генерала Романова, да и некоторых других военных, превосходным образом проявивших себя в самые тяжелые дни 1941 года, я иногда испытывал чувство недоумения: почему многие из этих людей так медленно, по сравнению с другими, продвигались перед войной по служебной лестнице? Задним числом, с точки зрения всего совершенного ими на войне, мне даже начинало казаться, что в их медленном предвоенном продвижении было что-то неправильное. Но потом, поразмыслив, я пришел к обратному выводу: это медленное продвижение с полным и всесторонним освоением, или, как говорят военные, «отработкой», каждой ступеньки как раз и было правильным. Именно такое продвижение, видимо, и привело к тому, что эти люди в тягчайшей обстановке первого периода войны все-таки оказались на высоте занимаемого ими к началу боев положения, именно такое продвижение и должно было быть в армии нормой. И такой нормой оно и было до 1936 года. А перестало быть начиная с 1937 года. И это привело в первый период войны к тяжелым последствиям.

Когда в 1937–1938 годах было изъято из армии подавляющее большинство высшего и половина старшего командного состава, за этим неизбежно последовало характерное для тех лет массовое перепрыгивание через одну, две, а то и три важнейшие ступени военной лестницы.

Нелепо было бы ставить это в вину людям, которых так стремительно и безжалостно повышали. Это было не их виной, а их бедой. А от тех из них, кто не погиб в начале войны, потребовалось очень много труда и воли, огромные нравственные усилия для того, чтобы в условиях войны все-таки постепенно оказаться на своем месте, восполнив в себе все те неизбежные пробелы, которые образуются у человека при перепрыгивании через необходимые ступеньки военной службы.

Надо ли еще раз повторять, что не будь у нас 1937–1938 годов, то в армии с первых же дней войны на своих местах оказалось бы куда больше таких людей, как командир полка Кутепов или командир дивизии Романов.

 

[36] «У него был вид человека, чем-то удрученного, может быть и хотевшего сказать нам об этом, но не имевшего права»

Во второй половине дня 14 июля, когда под Могилевом происходил этот разговор с комиссаром 61-го корпуса, 29-я мотодивизия немцев уже подошла передовыми частями к Смоленску, а их 10-я танковая дивизия, повернув после прорыва северней Могилева на юго-восток, была не только в тылу штаба корпуса, но уже глубоко, километров на сорок, обошла штаб нашей 13-й армии, находившейся в Чаусах.

Немецкие части, прорвавшиеся южнее Могилева, тоже шли в это время на Чаусы и Кричев, и прямая дорога Могилев — Чаусы была уже перехвачена частями 3-й танковой дивизии немцев.

Полной ясности, что происходит в этом районе, не было не только у нас, но и у немцев. Во всяком случае, на отчетной карте немецкого генерального штаба с вечерней обстановкой за 13 июля Могилев показан уже захваченным немцами. То есть в тот вечер, когда мы приехали в Могилев и остались ночевать в полку Кутепова, в немецкой ставке считали, что с Могилевом покончено.

В наших переговорных лентах за тот же день — 13 июля — сохранился текст такого сообщения, полученного штабом фронта: «Район Могилев. Положение не совсем ясное, делегат еще не прибыл… Могилев в наших руках…»

За 14 июля в делах штаба фронта подшита рукописная телеграмма, переданная начальником оперативного отдела 4-й армии. (Видимо, не имея сведений о 13-й армии, штаб фронта запросил о ней у соседа.) «Весь день идут бои с противником, стремящимся прорваться из Пропойска на Кричев. Бои идут в районе Чериков. В наш район сосредоточивается штаб Петрушевского (то есть 13-й армии. — К. С.). У нас были представители второго эшелона и сам генерал Герасименко. Конкретно что-либо о положении на фронте их армии они сказать не смогли… Все».

В сохранившейся оперативной сводке штаба 13-й армии за 14-е число сказано: «Армия продолжала упорные бои на Шкловском — Быховском направлении по уничтожению противника и восстановлению положения на восточном берегу реки Днепр. 53-я стрелковая дивизия, приняв на себя удар массы прорвавшихся танков в направлении Горки, рассеяна, связи с ней нет… 61-й корпус продолжает бой…»

В «Журнале боевых действий войск Западного фронта», где, очевидно, уже позже были сведены воедино все поступившие донесения, указано, что 14 июля 172-я стрелковая дивизия продолжает удерживать Могилев.

В немецкой сводке группы армий «Центр» за то же 14-е число указывается, что в то время как «29-я дивизия в 10.00 достигла западной окраины Смоленска», «24-й армейский корпус продолжает бои с упорно сопротивляющимся противником в районе Могилев».

Очень показательна одна фраза в этой же сводке: «Упадка боевого духа в русской армии пока еще не наблюдается».


Категория: 172-я стрелковая дивизия | Добавил: Редактор (29.04.2020) | Версия для печати
Просмотров: 989 | Теги: Симонов, июль 1941 года, 172-я стрелковая дивизия

Еще на эту тему:


Уточнить или дополнить описание, сообщить об ошибке.
Ваш комментарий будет первым:
avatar
для детей старше 12 лет
В этот день
Не произошло никаких примечательных событий.
3 декабря...

В 1941 году расформирована 299-я стрелковая дивизия, оборонявшая Дедилово.

В этом же году в немецком плену умер Михаил Тимофеевич Романов, командир 172-й стрелковой дивизии в 1940-1941 годах.

В 1962 году умер Павел Алексеевич Белов, командир 1-го гвардейского кавалерийского корпуса, освободившего Сталиногорск в декабре 1941 года.

Комментарии
Большое спасибо за отзыв и уточнения! Внес их в заметку. Также отправил на почту копии его документов, для семейного архива.

Кстати, село

Здравствуйте! Меня зовут Меньших Екатерина Витальевна. Меньших Василий Афанасьевич мой дедушка.. Я сейчас не могу описать, какие невероятные эмоции, к

Спасибо за уточнение, исправлено!

Это не Вокальная 58, а Вокальная 56 так называемый дом ГРЭСа


Теги
28 ноября 1941 немецкие преступления Соцгород 1930-е годы Шенцов Связь времен аэрофотосъемка Коммунар 1944 год немецкое фото химкомбинат 4-я танковая дивизия 112-я пехотная дивизия 328-я стрелковая дивизия 9 декабря 1941 41-я кавалерийская дивизия 18 ноября 1941 1945 год ул. Комсомольская 1950-е годы 1941 год 172-я стрелковая дивизия Советская площадь 1940-е годы 2-я гвардейская кавдивизия Белова нквд Пырьев Nara 239-я стрелковая дивизия 27 ноября 1941 29-я мотопехотная дивизия 1943 год митрофанов Гато советские карты Сталиногорцы Владимиров октябрь 1941 года ноябрь 1941 года ул. Московская 11 декабря 1941 12 декабря 1941 Документальная проза декабрь 1941 года РГАКФД 19 ноября 1941 Сталиногорск-2 1942 год Рафалович Донская газета Мелихов 108-я танковая дивизия 180-й полк НКВД 336-й артиллерийский дивизион 30 ноября 1941 Мартиросян РГВА июль 1941 года советские документы сталиногорское подполье 17 ноября 1941 16 ноября 1941 15 ноября 1941 20 ноября 1941 21 ноября 1941 22 ноября 1941 26 ноября 1941 исследования 25 ноября 1941 Головко Малашкин связисты пехота интервью Яковлев артиллеристы комсостав награжденные медалью «За отвагу» 23 ноября 1941 немецкие документы наградные листы комиссары кавалеры ордена Красного Знамени 10 декабря 1941 предатели Память советские мемуары медицинские работники 167-я пехотная дивизия братская могила ЦАМО 13 декабря 1941 330-я стрелковая дивизия кавалеры ордена Красной Звезды Сталиногорская правда Новомосковская правда 24 ноября 1941 Чумичев Новомосковский музей
Статистика
Вход на сайт
Сталиногорск 1941 | Все материалы сайта доступны по лицензии Creative Commons Attribution 4.0