Ганс Баур
(Johann Peter Baur)
группенфюрер СС, генерал-лейтенант полиции,
личный пилот Адольфа Гитлера
Сталиногорск, январь 1950 года
Коридор ГУЛАГа. Похожий коридор — проход между зонами — соединял лагерные бараки в Сталиногорске с шахтами. Фото Вишлага, узники которого в 1930-е годы строили Березняковский химкомбинат — брата-близнеца Сталиногорского химического комбината. Источник: prinuditelno.ruМежду бараками дул пронизывающий ветер. От местного сталиногорского угля было мало толка, он еле тлел в печи и почти не давал тепла, но иногда нам удавалось добыть уголь, насыщенный рудничным газом. Стены барака были покрыты льдом. Всех нас тяготила неопределенность. Юридическая машина пришла в движение по сигналу из Москвы, но на нас это никак на отразилось. Последние эшелоны 1949 года ушли на родину без нас. Некоторые сходили с ума, они не могли понять суть происходящих событий. Время от времени они бунтовали. Как тогда, так и позже кто-то избирал самый легкий способ уйти от действительности — пытался свести счеты с жизнью! Почта до нас не доходила. Холод и опустошение царили вокруг нас и в наших душах.
В маленькой комнатке собралось семь человек, одним из которых был профессор теологии. Среди них был и человек, который некогда сделал себе имя, работая в германской авиакомпании «Люфтханза». Он говорил очень мало. Но когда он все-таки начинал говорить, то произносил слова так, будто бы что-то строил из них, возможно надежду. Ганс Баур был знаменитым летчиком. Теперь мы узнали, что у Баура еще и непоколебимый дух.
Русские также прекрасно понимали, с кем имеют дело. Когда в начале апреля они его переводили куда-то в очередной раз, все обитатели лагеря стояли по стойке «смирно» и продолжали стоять так до тех пор, пока Баура не вывезли за пределы лагеря.
Спустя несколько месяцев мы встретились вновь. В соответствии с виной каждого из нас, но иногда и без должных оснований, мы все были приговорены в ходе судебных заседаний, которые продолжались от двух до десяти минут, к двадцати пяти годам каторжных работ. Все это делалось по приказу из Кремля. Мы были рады встретиться вновь. Бесследно исчезло только несколько человек. В одну из первых ночей мы собрались вместе. Мы пили нечто, напоминающее кофе, который нам присылали в очень редких посылках из дома, и рассказывали свои истории. Внезапно некто появился в дверном проеме и сказал: «Баур, готовься на выход». Его ожидали пересыльные тюрьмы, неопределенное положение среди русских, без поддержки его немецких друзей. Баур поднялся и каждому из нас крепко пожал руку. Несколько минут спустя он уже стоял у двери, с серьезной и в то же время печальной улыбкой, исполненной осуждения. Он произнес ласкавшие слух каждого из нас слова: «Встретимся снова в Германии!»
Юлиус Вайстенфельд
На угольных разработках вблизи Москвы
К югу от Москвы находится угольный бассейн. В центре его, в 170 километрах к югу от Москвы, находится город Сталиногорск [ныне город Новомосковск Тульской области — «Сталиногорск 1941»]. Вокруг города разбросано много лагерей, в некоторых из которых отбывают срок только русские [ПФЛ № 283 — «Сталиногорск 1941»]. С 1945-го по 1950 год там также располагалось шестнадцать лагерей, в которых находились немецкие военнопленные, работавшие на угольных шахтах [ПФЛ № 388 — «Сталиногорск 1941»]. Уголь там залегает не особенно глубоко — 100–150 метров от поверхности земли, — поэтому шахты там были очень сырые, технология добычи угля очень примитивная, а одежда и орудия труда, выдававшиеся немцам, совершенно не соответствовали условиям труда. В первый раз я прибыл в Сталиногорск утром, проделав ночное путешествие в машине для перевозки заключенных.
Меня привезли туда вместе с несколькими русскими заключенными. Выбравшись из машины, всех русских немедленно поставили на колени и держали так до тех пор, пока не собралась вся группа. С таким методом транспортировки заключенных я ранее никогда не сталкивался. Позднее я выяснил, что подобная процедура применялась к лицам, осужденным на двадцать пять лет и более. Конвоиров, вооруженных автоматами, а кроме того, имевших еще и собак, было очень много. Меня препроводили в одно из административных зданий Сталиногорска. На следующее утро меня отправили на грузовике в лагерь № 3 — лагерь строгого режима для осужденных военнопленных.
План-схема кладбища немецких военнопленных и интернированных лагерного отделения № 3 спецлагеря № 388 (ПФЛ № 388) в г. Сталиногорске Тульской области в районе шахты № 28 (70 захороненных).
РГВА Ф. 1п. Оп. 5е. Д.1991. Л. 4.
Я никогда не забуду тот момент, когда смог наконец принять здесь настоящий душ и сбрить бороду с помощью настоящей бритвы — в тюрьме нам разрешали только стричь бороду с помощью ножниц. Но и здесь были свои лишения: на первых порах мне не разрешали разговаривать с остальными. Доктор, который определил, что я нахожусь в состоянии сильного истощения, поместил меня на карантин в тюремную больницу. Мне объяснили, что я буду там находиться в течение четырнадцати дней. Я там мог читать, а также найти другие способы занять свободное время, но только не общаться с другими обитателями лагеря, которые не находились на карантине. Я попросил принести мне газеты, и я их получил. Впервые почти за четыре года я узнал, что происходит в Германии, хотя, конечно, вся информация прошла через фильтр цензуры в восточной зоне.
По лагерю быстро распространилась новость, что туда прибыл летный капитан Баур. Как только русские ушли, в окна сразу же стали заглядывать люди. Оказалось, в лагере у меня много знакомых. Одним из первых меня приветствовал Вилли Хеккер, знаменитый летчик-истребитель, который сражался на Африканском театре военных действий. Он угостил меня некоторыми лакомствами. Все присутствующие жаловались на ужасные условия содержания в лагере строгого режима. Они не могли понять того, почему мне жизнь кажется замечательной, почти как в раю. В конце концов, здесь находились мои соотечественники, я мог разговаривать с ними на своем родном языке, у меня была своя кровать, здесь имелось окно, которое можно открывать, здесь можно было сколько угодно смотреть на деревья, листья, траву. Впервые после мая 1945 года я был счастлив.
Мои товарищи не могли спокойно смотреть на мою культю, поэтому привели мастера, который сделал мне деревянную ногу. В детстве мне часто приходилось видеть такие деревянные ноги. Они делались для наших солдат, ставших инвалидами в ходе войны 1870–1871 годов с Францией. С новой пристежной ногой мне стало очень удобно, и я теперь мог взбираться по ступенькам, опираясь только на костыль. Наконец я мог использовать свои руки по их прямому назначению!
Шахта № 26 «Урванковская» треста «Сталиногорскуголь», где работал Ганс Баур. 1950-е годы.
Концерт на день рождения вызвал у меня слезы умиления
Я едва успел привыкнуть к этой странной разновидности свободы, как подоспел особый повод для торжества — мой день рождения [19 июня 1951 года — «Сталиногорск 1941»]. Многие мои товарищи прекрасно знали, что русским не нравится, когда они проявляют ко мне повышенное внимание. В день моего рождения, примерно в шесть утра, я услышал за дверью слабый шум. Начала играть приятная музыка, дверь открылась, и я увидел трех музыкантов, стоящих за ней: скрипача, аккордеониста и гитариста. Они спели три песни, затем появилось много моих друзей, они поздравили меня и даже вручили подарки, которые представляли небольшую материальную ценность. Тем не менее это было не самое главное. То, как все организовали мои товарищи по несчастью, которые также не были избалованы радостями, вызвало у меня слезы умиления. И я не стыдился этих слез. В тот день я ощутил, что эти слезы были во благо. Они убедили меня в том, что я не разучился радоваться жизни.
Адольф Гитлер и его пилот Ганс Баур (справа), первая половина 1940-х. Источник: Military AutographsКогда я находился на карантине, меня неоднократно посещали начальник лагеря и несколько офицеров из политуправления. Они были поражены тем, как плохо я разбираюсь в политике. Я объяснил им, что никогда не был политиком. Как и многие другие люди, я просто верил в Адольфа Гитлера. Однако я был убежден, что любые радикальные политические учения, как правые, так и левые, ведут народ к гибели. Находясь в заключении, я мало что знал о политической ситуации в мире, поскольку газеты из восточной зоны, пропитанные коммунистической пропагандой, не давали объективной картины происходящего. Имея в своем распоряжении только такие источники информации, невозможно было составить достоверную картину происходивших в Германии событий. Даже мои товарищи, получившие за эти годы скудные весточки с родины, толком не имели представления, что там и как. Они понятия не имели о том, за что выступает, например, баварская партия, о которой мы неоднократно слышали и читали. В лагере почти каждую неделю происходили антифашистские собрания, во время которых произносилось много речей и высокопарных фраз, но настоящие обсуждения тех или иных проблем происходили крайне редко, поскольку все опасались политических репрессий. Начальник лагеря неоднократно просил меня высказать свою позицию по тому или иному вопросу, но я каждый раз отказывался, по упоминавшейся ранее причине. И каждый раз он выслушивал мое заявление, что я не хочу иметь ничего общего с политической борьбой, с какой-то двусмысленной улыбкой, но дальше этого дело не шло.
В рамках той небольшой свободы, которую я получил в лагере, особую ценность представляла привилегия писать домой письма. Правда, эта радость слегка омрачалась тем, что ни первая, ни вторая почтовая открытки не дошли до моих родных. Моя жена получила только третью почтовую открытку. Ответные послания от своей жены я получал с помощью третьего человека, не из числа советских граждан. Однажды ко мне подошел один из руководителей антифашистского комитета и сказал:
Герр Баур, для вашей же пользы вы должны пообещать мне хранить молчание. Я вам дам прочитать почтовую открытку. Вы можете ее переписать, но затем я буду вынужден забрать ее обратно. Русские не должны знать, что вы видели эту открытку.
Я дал ему слово никому ничего не рассказывать, и таким образом я прочитал первое послание, полученное от жены, переписал его, а затем вернул. Точно так же я получил вторую и третью открытки. Я не мог заявить официальный протест, поскольку предполагалось, что я ничего не знаю об этих открытках. Затем произошел случай, сослуживший мне хорошую службу. Один из моих товарищей увидел предназначавшуюся мне открытку во время сортировки почты и сказал:
Герр Баур, среди сегодняшней почты для вас есть открытка.
Поскольку эту открытку мне не вручили, как всем остальным, я немедленно заявил протест. На следующий день мне ее отдали. Сейчас я, конечно, уже не помню, сколько пропало этих столь ценных для меня посланий. В любом случае я могу утверждать, что как исходящая, так и приходящая корреспонденция часто не доходила до адресата, не только у меня, но и у многих других.
В соответствии с постановлением советского правительства, пленные генералы были не обязаны ходить на работу. Так оно и было — не только до осуждения и вынесения приговора. В любом случае я решительно отвергал все предложения начальника лагеря относительно назначения меня надзирателем, поскольку полагал, что он просто хочет использовать в своих интересах то высокое доверие, которое выказывают мне товарищи. В ответ на это начальник лагеря приказал провести в моей комнате несколько обысков — особенно их интересовали мои записи и письменные принадлежности. В результате в моем распоряжении осталась только шахматная доска.
Мрачное и раздражительное настроение, которое поселилось у меня в душе в конце 1949 года, объявленного русскими как год возвращения на родину, неожиданно всколыхнуло радостное известие:
Тебя скоро отправят в госпиталь, там тебя обследует протезист, и ты отправишься домой с последним эшелоном.
Все те, кто должен был получить протезы, были собраны в Сталиногорске, откуда их отправили в Москву.
Справка на арестованного Г. Баура. 13 декабря 1945 года.
Источник: ФСБ России
Вновь к старым друзьям — в Сталиногорск
Перед тем как изготовить протез, меня должны были прооперировать, но я не дал согласия на операцию. В конце концов мне решили изготовить временный протез. Поскольку я возвращаюсь в Германию, там мне сделают операцию и изготовят новый протез. Все шло хорошо. Как и во многих подобных случаях, нам казалось, что русские хотят по-доброму с нами распрощаться. Вплоть до этого момента все шло как и предполагалось. Я получил временный протез, но пользовался им пять лет, а не несколько недель, как предполагалось. Поскольку меня так и не отправили домой. После краткого пребывания в центральном госпитале, расположенном в Люблино, меня отправили в лагерь № 2, предназначавшийся для больных и инвалидов.
Последние из тех, кто намечался к репатриации, отправились домой в декабре без нас. Я оказался в числе небольшой группы заключенных, которая все еще не предстала перед судом и не была осуждена, а в январе, после незабываемых событий декабря, мы вновь оказались в гуще людей, содержавшихся в тюрьмах и камерах. Как о них образно было сказано, они вновь превратились в свободных военнопленных. Лубянка и Бутырка — тюрьмы и подвалы административных зданий вновь открыли для них свои двери, поскольку, как оказалось, была допущена ошибка и «молодое советское правительство не побоялось ее признать. В будущем никого не будут судить коллективно!». Мы не могли в это поверить и в глубине своего сердца хранили надежду, которая крепла с каждым днем. Всегда хочется верить в хорошее, и в конечном итоге осталось совсем немного таких, которые верили в плохой исход. Но к сожалению, именно они и оказались правы. Нам предстояло столкнуться с пародией на правосудие, с двадцатиминутными слушаниями дел (за немногими исключениями), которые заканчивались только вынесением одного приговора — двадцать пять лет заключения.
Полковник Штерн из министерства внутренних дел хорошо справлялся со своими обязанностями: для отправлявшихся домой организовывались митинги, на которых звучала музыка. Однако в тот же самый вечер у нас возникли проблемы. Начался процесс сортировки — 30 и 31 марта, а также 1 апреля [1951 года] около половины заключенных покинули лагерь. Никакой логики уловить было нельзя. Некоторых из тех, кого ранее уже осудили на двадцать пять лет, отправили домой. Других, кто не представал перед судом, отправили в тюрьмы. Во всем этом хаосе некий подполковник постоянно нашептывал нам на ухо, что советское правительство решило отправить домой всех немецких военнопленных. Все пойдет так, как и положено в подобных случаях: баня, стрижка, выдача новой одежды и так далее, и тому подобное. После отправки трех транспортов в тюрьму (несмотря на все заверения в обратном, мы точно это знали) мы подумали, ну вот там наконец и решится их судьба.
Затем тот же самый подполковник подошел ко мне и сказал:
Герр Баур, ведь вы генерал. В соответствии с приказом Сталина, генералов не должны перевозить в товарных вагонах вместе с остальными заключенными. Вас должны перевозить в пассажирском вагоне. Соберите ваши вещи. Мы отправляем пассажирский поезд до Москвы. Вы должны быть готовы через пять минут. Из Москвы вы поедете на поезде до Красногорска, а оттуда, 12 апреля, домой.
Мне потребовалось полчаса, чтобы собрать все свои вещи и подготовиться к отъезду, но, пока я собирался, подполковник постоянно крутился рядом, а это показалось мне подозрительным. Я сразу же сказал своим товарищам, которые помогали мне собирать вещи, что его поведение кажется странным. Позднее я узнал, что был получен приказ, согласно которому никто не имел права покинуть лагерь до отправления генерала Баура.
Сборный пункт для генералов в тюремной башне
Поезд отправился из Сталиногорска, но не в пять часов вечера, как планировалось, а в час ночи. Я был настроен очень скептически и утверждал, что, когда мы выйдем из поезда в Москве, нас посадят в конвойную машину, которая затем остановится перед воротами какой-нибудь тюрьмы. Должен честно признаться, что, когда я увидел машину с шестиместным пассажирским салоном, у меня мелькнула слабая надежда, что времена в России понемногу начинают меняться в лучшую сторону!
Кладбище немецких военнопленных лаготделения № 3 спецлагеря № 388. Современное состояние: заброшено, не стоит на учете, ул. Овражная, КСТ РСУ-1, Новомосковск, Тульская область. Фото: А. Яковлев, 3 мая 2018.
Источник: Баур Г. Личный пилот Гитлера. Воспоминания обергруппенфюрера СС. 1939-1945 / Перевод И. Емеца. — М.: Центрполиграф, 2006. — 432 с. — ISBN 5-9524-2098-2 ≡ Baur H. Hitler at My Side. — Houston: Eichler Publishing, 1986. — 230 p.
Об авторе
Немецкий пилот Lufthansa Ганс Баур, 1950-е. ИсточникВ мае 1926 года летчик Ганс Баур стал одним из шести первых пилотов компании Lufthansa. Тогда же вступил в НСДАП. Пользовался расположением Гитлера и сопровождал его во всех поездках. Последний раз полет с Гитлером совершил в декабре 1944 года при переносе ставки из Растенбурга в Берлин. В начале 1945 года проводил испытания новейшего самолёта Ju.290. В апреле-мае 1945 года во время боев в Берлине Ганс Баур постоянно находился в бункере фюрера при имперской канцелярии. После самоубийства Гитлера он попытался прорваться на Запад, но 2 мая 1945 года был взят в плен советскими войсками и вывезен в Москву.
В течение пяти следующих лет Баур содержался в Бутырской тюрьме. Затем 31 мая 1950 года военный трибунал войск МВД Московского округа приговорил его к 25 годам заключения в лагерях. Был направлен в лагерь военнопленных № 388 в Сталиногорске, работал на шахте № 26. Однако уже 8 октября 1955 года Баур был передан властям ФРГ в числе неамнистированных преступников.
В 1971 году написал мемуары «С властью между небом и землёй» (нем. Mit Mächtigen zwischen Himmel und Erde). Умер в 1993 году, похоронен в Мюнхене.
Из книги Н. И. Чеснокова «Создание и развитие уранодобывающей промышленности в странах Восточной Европы» — М.: Информ-Знание, 1998
В конце 1946 года, после окончания Московского горного института, я был направлен в Подмосковный угольный бассейн, в комбинат «Москвоуголь», на шахту № 42 (Смородинской группы шахт) треста «Донскойуголь» в качестве начальника участка.
Имея опыт работы в угольной шахте Караганды в военном 1942 году, мне не пришлось долго работать начальником участка в Подмосковье. Уже в 1947 году я стал главным инженером шахты № 42. В дальнейшем, работая главным инженером крупной шахты № 41 треста «Донскойуголь», мне пришлось впервые встретиться с немецкими рабочими-горняками. Это были бывшие горняки Силезии и Рура, отобранные среди военнопленных немцев, которые базировались в лагере около жилого поселка шахты № 41.
Две угольные лавы, в которых они работали, были лучшим участком шахты № 41 по масштабам добычи угля и содержанию очистного пространства. Техника безопасности при производстве горных работ соблюдалась безукоризненно. Дисциплина труда была высокой. Меня удивляло: когда я появлялся в лаве при обычных ежедневных обходах горных работ, первый же увидевший меня немецкий рабочий кричал: «Ахтунг, хаупт инженер ист хир» — «Внимание, главный инженер здесь». Все рабочие по стойке смирно приветствовали меня, молодого специалиста-инженера. Я здоровался с немецкими рабочими и просил продолжать работу. С немецким начальником смены (десятником) мы обсуждали ход добычных работ в лаве и другие организационные вопросы. Воспитанные в советские годы в духе интернационализма, мы не чувствовали после Великой Отечественной войны глубокой вражды к немецкому народу, в том числе и к военнопленным.
Работая с немцами на шахте № 41, я познал немецкую пунктуальность в характере простых рабочих-горняков. Немцы-военнопленные работали на шахте хорошо. После хорошей работы у них оставались заработанные деньги — советские рубли, которые накапливались на их счетах в Сбербанке. Из этих денег с военнопленных вычитали за содержание в лагере и питание. Когда их освободили, а это произошло уже в начале 1948 года, немцев, едущих на Родину в Германию, нельзя было узнать. Переодетые в новые костюмы и пальто, в модных ботинках, с чемоданами, полными подарков для родных, они уезжали с нашей шахты домой...
Фрагмент предоставлен Ю. Ерохиным.
См. также:
|
