А. М. Дрокин
очевидец временной немецкой оккупации Сталиногорска

Семь лет неполных было мне, Но что-то помню о войне, Чтоб соблюсти событий ход Я вспомню сорок первый год. В Сталиногорске в майский день, Уже давала зелень тень Жужжали майские жуки, А мы толпились у реки, Чтоб после скучных зимних дней Не долго поплескаться в ней. Мы разомлели от тепла И жизнь, размерено текла. Как каждый год, уже народ Успел засеять огород Был рад дождю и ветерку, Ходил работать по гудку. А вечером и стар и мал Всегда во что-нибудь играл. В июне мне отец и мать Решили к школе покупать Всё, то что нужно в первый класс Тетрадей даже про запас.
И вот однажды в ранний час Москва вдруг известила нас, Что территорию страны Без объявления войны Германия бомбит уже И на огромном рубеже, (Готовы были для броска) Границу перешли войска. Звучало это как набат И люди шли в военкомат. Узнал я, через пару дней Отцов призвали у друзей. Почудилось, в какой-то миг Наш город вроде бы затих, Но комбинат и наша ГРЭС Дымили так же до небес Работать звали их гудки И, напустив на лоб платки, Чтоб скрыть наличие морщин Шло больше женщин, чем мужчин Взамен воюющих мужей И возмужавших сыновей.
Шли дни и вроде, как всегда, Росли лопух и лебеда Туман клубился над рекой…. Война там где-то далеко Но вдруг случалось: ночь пойдет Фашистский в небе самолет Над городом опишет круг И, словно, растворится вдруг. Но в эту ночь, но в этот раз, Лишь только светлый день угас, Бомбардировщик при луне Напомнил громко о войне, И бомбы, поднимая вой, На встречу ринулись с землей.
Жалели мы тогда стократ Что есть вблизи Химкомбинат И самолет, скорей всего Нацелил бомбы на него. Земля ходила ходуном, Объяты корпуса огнем. Трясло наш старенький барак, Но устоял он кое-как. Вконец испуганной толпой Мы ждали в тамбуре отбой И кто-то в темноте просил: «Прости меня, Господь, спаси!». Прожекторы свои лучи Направили в простор ночи И осветили самолет. Игрушечным казался тот. Зенитки били по нему И не попали… Почему? Возможно, асом был пилот И ловко вывел самолет. Снаряды рвались рядом с ним, А он остался невредим. Сумел из световых оков Он вырваться и был таков.
Вернулись в комнату, а там Мы видим — нет оконных рам. И переплеты и стекло Куда — то в ночь уволокло. Был опрокинут на бок стол, Усыпан штукатуркой пол — Она упала с потолка И стала мелкой, как мука. Была «побелена» кровать, Смогла на месте устоять Согнувшись как-то пополам… Ну, в общем, всюду был бедлам. Коль рядом был Химкомбинат И, чтоб мы не попали в ад, Нас расселили. И вот так Попали мы в другой барак.
Хоть в сентябре бомбили нас Пошел я в школу в первый класс. Но, получилось двадцать дней Я только проучился в ней. Была закрыта школа вдруг По городу катился слух, Что, мол, фашисты к нам идут И скоро будут тут как тут. По радио вещали нам, Что мы даем отпор врагам, Что каждый город и село Не сдать давалось тяжело. Тревожно было на душе, И смеха не было уже Сосредоточенно народ, Казалось бы, чего-то ждет.
Осенние деньки брели. Вдруг появились патрули. На комбинате и на ГРЭС Еще какой-то шел процесс. Их изменился шум и гул, Там стал военных караул И на платформах паровоз Оттуда часто что-то вез. А к середине ноября Как бы огромная заря Над ними освещала ночь И тени отступали прочь. Я видел, что огнем объят Многострадальный комбинат. Цеха пылали и на ГРЭС, У многих вызывая стресс. Но это был не криминал, Потом все это я узнал — Чтоб не осталось все врагам Спецгруппа поджигала там. Такой приказ получен был, А оборудование — в тыл.	«Полк производил все технические расчеты и подготовку подрывных работ по уничтожению объектов на случай отхода фронтовых частей из г. Сталиногорска, и [...] работы по уничтожению объектов были выполнены с 23:00 21 ноября до 2:00 22 ноября»... — ЖБД 180 полка НКВД
Фашист был наглым. Даже днем, Бывало в небе голубом Вдруг возникал ужасный звук И изменялось все вокруг — Звучал тревожный вой сирен, Он проникал сквозь толщу стен И люди, не жалея ног, Бежали прятаться, кто мог. В землянку, прямо во дворе, Ее воздвигли в сентябре. Семье — отсек — земная клеть И нары были, чтоб сидеть. А бомбы, совершив разбой, Взрывали здания собой. Горело, что могло гореть, Дымилась и земная твердь. Надеялись: и в этот раз Что бомба не достанет нас. И ждали, сидя под землей, Когда сирена даст отбой. Я верил лишь своим глазам, Пишу о том, что видел сам. Однажды видел эпизод: Летел фашистский самолет. Напротив нашего крыльца Зенитка била в наглеца, Стояла в кузове она И мне с крыльца была видна. Казался самолет крутым, Но вдруг он выдал черный дым. На землю рухнул самолет. Вот так закончил он полет. Его развалины нашли За нашим городом вдали.	Фрагмент немецкого самолета, сбитого над д. Прохоровка, в 3 км от Сталиногорска-2. Передан в Новомосковский историко-художественный музей свидетелем событий 1941 года жителем деревни В. В. Коноваловым. Фото: С. Митрофанов.
Ноябрь катился под откос — Снежок и маленький мороз. Темнело, наступала ночь, Нельзя тревогу превозмочь — Разрывы слышались вдали Куда-то скрылись патрули. И ощущалось: вот она Приходит к нам сюда война.
Народ узнал такой секрет: В Сталиногорске власти нет. Подумал, будет полбеды Вскрыть магазины и склады. Направилась людская рать Тащить все то, что можно взять. Хватали сахарный песок Кто полмешка, а кто мешок, Сыры, коробки пастилы, Кровати, стулья и столы Отрезы тканей и крупу… Никто не сдерживал толпу. Я не остался в стороне И кое-что досталось мне. Через дорогу клуб — барак И я пошел туда, чудак. В библиотеке я, дебил, По книжкам сваленным ходил. Как видно было, не одной Их сбросило взрывной волной. Унес я Пушкина портрет И местных несколько газет.
И вот, возможно, через час Народный рьяный пыл угас. Во власти полной темноты Остались здания пусты И вскоре их, как красный конь, Слизал прожорливый огонь. Мне, помню, было очень жаль Горящий клуб, а в нем — рояль. Услышал я сквозь треск вокруг Как стон, его прощальный звук. «Костры» пылали до зари Но не светили фонари. Мне помнится, уже в обед Вчера нам отключили свет И, забегая наперед, Скажу, чем заменял народ В ту пору лампы Ильича, Под нос нелестное ворча. На блюдце клали фитилек, Он выдавал нам огонек. Светил, чадил, сгорая он, Машинным маслом напоен. А у кого-то за окном Светили лампы со стеклом — Купить успели керосин Когда работал магазин. Таким, конечно, повезло, У них не очень, но светло.
А двадцать пятого числа Война нам горе принесла — С утра, уже невдалеке К застывшей Любовке — реке Приблизился какой-то звук Потом усилился он вдруг. И вот мы видим — по шоссе На пугала похожи все В снегу фашисты, как в пыли За танками с крестом брели. Шли в женских шалях и платках, Но с автоматами в руках. И через несколько минут Их словно не бывало тут. Бараки наши им не «ах», Укрылись в каменных домах.
И сразу появились вдруг Приказы с текстом на испуг, Чтоб завтра взрослый весь народ Стал срочно к ним на спецучет. И, чтоб ослушаться не смел, Грозили применить расстрел. Еще, примерно, строчки там: «Что растащили по домам Вернуть по адресу сюда, Не то расстрел и без суда». Не видел сам, сказала мать, Что люди стали возвращать. Газеты относить не стал, А спрятал их в сарай, в подвал И положил среди газет Без рамки Пушкина портрет.	«Новый порядок» в оккупированном Сталиногорске: за неповиновение — смерть.
В бараке возрастом как я Три пацана — мои друзья. На фронте у ребят отцы Об этом знали все жильцы. С утра мы шли куда-нибудь, Заранее не зная путь. И натыкались иногда На тех, к кому пришла беда. И вот однажды поутру Пошли мы к зданию РУ. Услыша немцев разговор, Мы не пошли к РУ во двор. Решили быстренько домчать К киоску, что Союзпечать. Облюбовали конуру Через дорогу от РУ. Киоск почти полуразбит Имел без стекол жалкий вид. Мы там сидели, как в норе, И видели, как во дворе Фашисты юных трех парней Из здания прогнав взашей, Связали руки за спиной И с автоматами конвой Куда-то быстро их повел Во след крича: «Шнель, комсомол!» Шли мимо нашего крыльца, А мы, четыре огольца, Бежали по дороге вслед, Но нас остановил сосед. И окриком загнал в барак И показал еще кулак. О «подвиге» узнала мать И стала плакать и ругать: «Тебе что, надоело жить? Ведь вас могли и застрелить!» Я слышал, этих трех ребят Повесили на балке в ряд. Что это партизан звено Жгло в элеваторе зерно.	Константин Бессмертных, начальник штаба подпольной организации «Смерть фашизму!». 29 ноября 1941 года арестован немецкой фельджандармерией, 30 ноября повешен на элеваторе на станции Маклец.
Был до войны такой размах- Часы крепили на столбах В бараке не сиделось нам И мы пошли к таким часам. Недалеко от нас был сквер, Имел он небольшой размер. У сквера с внешней стороны Часы издалека видны. Хотели получить ответ: Часы на месте или нет? Нас охватил ужасный страх — Увидели, что на часах Висит, затянутый петлей, Мужчина в метре над землей. Полузакрытые глаза, Табличка, слово «Партизан», Язык направо изо рта. Страшна была картина та. У рта застывшая слюна, А волос — снег и седина. Под ним в снегу, скорей всего, Лежала кепочка его. А рядом — немец-часовой Был с автоматом за спиной. Под громкий плач от драмы той Бежали к мамочкам домой. И пару дней, боясь тогда, Не выходили никуда.
А вскоре дело было так: Два фрица прибыли в барак На стройных лошадях верхом, Сошли и к двери прямиком. Пошли по комнатам они, Не торопясь, без суетни. Зашел к нам в комнату один Как победитель, господин. Как откровенный оккупант. Увидел в комнате сервант. Купили мы его весной Как раз перед самой войной. Открыл он дверцу и потом Заметил сахарницу в нем И, проявляя интерес, Взял ложечку и к ней полез. «Там сода» — прохрипела мать. От страха начала дрожать. «Сод? Сод?» — встревожился нахал И пробовать ее не стал. Потом в мешочке этот гад Нащупал сахар — рафинад. И, положив его в карман, Исчез за дверью, как туман.
А рядом Коля жил, туда Пришла нежданная беда — Ведь только приступила мать Машинкой Колю подстригать. И, положив ее на стол, Решила отряхнуть подол. Зашел фашист и в тот же миг Машинку взглядом он настиг И опустив ее в карман, Он рассмеялся, как болван И этот иноземец — вор Спокойно вышел в коридор. Фашисты сели на коней И увезли с собой трофей. А Коля, переживший стресс, Все чаще с нами в драку лез. Я мог бы многое узнать — Гулять не отпускала мать. Однажды утром на крыльцо Я вышел, увидал бойцов. У каждого, вот это да! На шапке красная звезда! Вот так пришел счастливый час — Бойцы освободили нас. Семнадцать полных зимних дней Под властью были нелюдей.	Сталиногорск-2. Бойцы и командиры 1-го гвардейского кавалерийского корпуса.

Об авторе

Алексей Михайлович Дрокин (17 августа 1934 — 13 марта 2018) — преподаватель строительного техникума и техникума городского хозяйства г. Петрозаводска. Уроженец г. Петрозаводска Карело-Финской ССР в 1935 году со своей семьей переехал в город Сталиногорск (Заводской район). С первого по седьмой класс учился в школе № 5. Очевидец временной немецкой оккупации города в ноябре-декабре 1941 года.

В 1952 году получил полное среднее образование в школе № 12 г. Сталиногорска Московской области. В период с 1952 года по июнь 1953 года работал на Сталиногорской государственной районной электростанции №10 им Сталина монтером электрофильтров.

В 1953 году переехал в город Петрозаводск, был секретарем комитета комсомола на заводе «Авангард» по 1955 год. С 1955 по 1957 год служил в Советской армии. С 1958 по 1961 год — учащийся Петрозаводского строительного техникума, с 1961 года по 1975 год — преподаватель черчения в Петрозаводском строительном техникуме. В 1972 году закончил Петрозаводский государственный университет им О.В. Куусинена по специальности: «Промышленное и гражданское строительство». С 1975 по 2001 год — заместитель директора в Петрозаводском коммунально-строительном техникуме.

С июня 1962 года состоял в браке с Татьяной Викторовной Дрокиной. Прожили вместе 55 лет. Две дочери, три внучки и внук, четыре правнука.

Предоставлено внучкой Альбиной Ермаковой, Петрозаводск, май 2020.