Юрий Алесенко
журналист, драматург, уроженец г. Сталиногорска
— Ты вот все: Новомосковск, Новомосковск... А для меня этот город как был Сталиногорском, так и останется Сталиногорском. Я из того времени. Слишком много с ним связано. Одна война чего стоила...
— Давно хотел спросить: вы когда с отцом поженились?
— 1 мая 1941 года... На химкомбинате вместе работали. В железнодорожном цехе. Через три месяца он на фронт ушел.
[Прим.: Михаил Ефимович Алесенко (род.1911) призван в Красную армию Сталиногорский ГВК. В 1944 году воевал старшим радистом 2-го дивизиона 53-го гвардейского артиллерийского полка 25-й гвардейской стрелковой дивизии.]
Осталась твоя мать одна. Молодая, беременная и глупая... Что мне было? 19 лет. Ничего не знала. Ни людей, ни жизни. А тут еще немцы зимой пожаловали.
Сначала они химкомбинат бомбили. Был приказ: затемнить окна. Как затемнили, так больше и не открывали. Потом слух пополз: «Немцы близко». Эвакуация уже шла полным ходом.
— А почему ты не эвакуировалась?
— Нужна была. На производстве. Мне все говорили: «Знаем, что ты беременная. Отправим с последним эшелоном».
Но немцы с нашими графиками не считались. Не успели оглянуться, уже бой под городом. Кинулась на вокзал. Какой там последний эшелон! Никого. Паника в городе. Грабеж. Тащат, кто что может. Тесто с хлебозавода. Огурцы соленые. Помню, кричат: «Там женщина в рассоле утонула!»
Жестокий бой был под городом. Наших много полегло. Я через то поле спустя несколько дней шла...
— Ну вот, слезы... Успокойся, успокойся...
— Какие ребята, сынок, полегли! Какие ребята... Совсем мальчишечки. У кого голова на нитке, у кого грудь разворочена. Видно, поднимался, тут его и сразило. Сразу... Какой-то щит деревянный, а на нем целая гора трупов... И на всех ребятах одежонка такая, совсем плохенькая... До самой смерти не забуду.
[Прим.: 23-25 ноября 1941 года Сталиногорск-1 оборонял 813-й стрелковый полк 239-й стрелковой дивизии.]
И ты знаешь, нашлись же мародеры. Среди наших же. У своих же солдат ноги отрезали, сапоги потом стаскивали и продавали. Это каких же людей земля рожает?.. Это — не люди, это — нелюди.
— Как немцы входили?
— Танки загрохотали. Они на них. Сидят... торжествующие такие... Тут же за нашим домом повозок понаставили. И написали: «Если хоть одна дощечка пропадет, будет расстреляно 15 человек из дома». Дом, мол, большой, есть кого расстреливать.
Вскоре виселицу сгондобили. У Дворца культуры. Двоих повесили. Написали: «Партизаны, хотели поджечь хлебозавод».
Мимо идешь, коленки от ужаса подкашиваются. Если ветер, трупы раскачиваются, цепи скрипят. Они их на цепях повесили. Так устрашали.
Вот такие картины мать твоя беременная наблюдала...
[Прим.: в Сталиногорске-1 у Дворца культуры химиков (позднее — строителей) немецкими оккупационными властями были показательно повешены коммунисты Александр Иванович Хробищев и Иван Андриянович Брейкин. Место казни было выбрано с особым цинизмом — на площадке за Дворцом культуры в детском городке, где стояли качели — «гигантские шаги». Скрытным образом, место казни А. И. Хробищева и И. А. Брейкина сфотографировал репортер газеты «Сталиногорская правда» И. Рафалович (за несдачу немецким властям фотоаппаратов местное население подвергалось наказанию, вплоть до расстрела). Его фотоснимок был опубликован два года спустя, 12 декабря 1943 года, в статье «По следам зверя» и стал одним из самых известных фотодокументальных свидетельств немецкой оккупационной политики в городе Сталиногорске.]
— Рассказывали, что в нашем доме полицай объявился?
— Да в нашем же подъезде! Чем страшен? Про всех все знает. На испуг брал... Первым делом добра всякого себе натащил. Одних пианино штук пять. На кой черт, спрашивается, тебе пианино?! Ты же даже «чижика-пыжика» сыграть не можешь.
Помню, заявился. Распахнул дверь. Давай, говорит, две подушки. Говорю: «Не дам!» — «Знаю, где твой муж... Видела, двое висят? У Дворца культуры? И ты там будешь висеть. Кверху...» Чем кверху, дорогой мой сын, я тебе не скажу. Ты и сам можешь догадаться... Все-таки, паразит, упер две подушки!..
— А немцы заходили!
— Когда хотели, тогда и заходили. Хозяева... И как-то двери так научились открывать: выходишь в коридор, а он уже стоит. Усмехается. Что у него на уме?..
Помню, немного зерна у меня оставалось. Провернула на самодельных жерновах. Испекла лепешек... Как я есть тогда хотела, если бы знал, как хотела... Мне же и тебя кормить надо было. Ты же внутри меня сидел... Заходит немец. Взял лепешку. Попробовал. «Тьфу!» И знаешь, выбросил, гад, в уборную. Да еще добавил: «Поганая матка!» Так подкатило вот сюда...
Почему «поганая»? Я тогда специально так выглядела. Соседка Ольга Владимировна, ты ее помнишь, из первого подъезда, меня научила. Ты, говорит, Лида, у нас молодая, симпатичная, а уж немец тут на тебя смотрел, все языком цокал. Так что ты рожу свою не умывай, волосы пусть торчат. И живот свой беременный побольше выпячивай.
Так жили... Как будто ты не на своей земле. Страх все время. Захотят — убьют, захотят — помилуют. Мы же для них никто были. Ниже скота. Придешь за водой, час стоишь, два стоишь, а они все лошадей поят. Хоть околей тут. Ты для них — ноль.
Сколько они, немцы, в Сталиногорске простояли? Недели две-три. А уже всю душу вынули. Господи, как мы своих ждали!..
— А было предчувствие, что наши близко?
— И было, и не было. О чем-то мы стали догадываться, когда немцы стали технику свою жечь. Ту, что в снегу застряла. Потом большая колонна прошла. И песню они пели, словно в бой шли. Ну, прошли и прошли...
А в то утро наш полицай пришел. С двумя немцами. «Выселяйтесь!» Это нам с соседкой. «Эсэсовцы тут будут жить». Стали собираться. Соседка говорит: «У меня есть, куда нам с тобой приткнуться». И вдруг тихо, а потом все громче и громче наше «Ура-а-а!!» Ой!.. Как стали мы реветь и смеяться. Наши! И какие — наши! В белых тулупах, в валенках, все такие справные мужики... Сибиряки!.. Голубчики долгожданные... Да скажи он мне: «Вынеси мне сапоги», — тут же бы и вынесла. Все бы отдала... Вот как мы их ждали...
[Прим.: Сталиногорск-1 освобождали не сибиряки, а 330-я Тульская стрелковая дивизия, бойцы которой действительно были экипированы по-зимнему.]
И сразу камень с души. Ты уже сам себе хозяин. Нет уж такого страха, унижения. Ты снова в своем доме... Ну, а в апреле 42-го появилось на Божий свет «ваше величество».
— Сколько же «оно» весило?
— А знаешь, как тебя взвесили?.. Завернули в полотенца — и на безмене. Меньше трех килограммов.
Три дня тебя рожала. Какие тогда роддомы?! Медсестры не могли найти. Мучилась, мучилась, сползла с дивана и родила. Бабушка твоя подъехала, пупок тебе перевязала. Тут как раз и медсестра подоспела.
Такой маленький... Кричишь и кричишь. Не пойму, в чем дело. Болит, наверное, у тебя что-то. Бабушка говорит: «Лида, он голоден. У тебя вода, а не молоко в груди». А откуда молоку-то было взяться? При таком питании... Слава Богу, нашелся в закромах стаканчик манки. Сварила тебе кашку. Как же ты ел, как ел! Чуть ложечку не проглотил... Подними голову. Видишь, там на блюдечке ложечка лежит? Та самая...
Помню, поел — и спать. Спишь час, два, три... пять! Я опять в рев: никогда ты так не спал. Бабушка говорит: «Дурочка! Он же сыт, потому и спит».
Когда смотрю на тебя, почти всегда думаю: «Как мы с тобой тогда выжили?» Даже корочка хлеба была таким подарком!.. А хлеб-то какой? Немцы, когда уходили, подожгли элеватор в Маклеце. Вот из той горелой муки и делали хлеб. Бензином отдавал. И есть хочется, и не лезет.
Скажи мне, дорогой сын: как все это называется?
— Вероятно, борьба за жизнь...
— За две жизни... Едва от груди тебя отняла, пошла пешком в Рязанскую область. Менять соль на продукты. Пять баб нас было. На обратном пути буран в степи прихватил. Да еще ночью... Дорогу замело. Встали. Да и сил совсем не осталось. Рядом со мной одна уж причитает: «Родные мои! Не узнаете, где и могилка моя...» Была с нами аховая такая баба. Как цыкнет на нее матом. «А ну все слушать!» Стали слушать. Господи! Собаки затявкали. Пошли. Изба. Постучались. Старушка открыла. Пустила. Чугунок с водой вскипятила. А я как привалилась к своим мешкам, так и заснула. Те силы, что были, ушли... Засыпаю и думаю: «Нельзя мне умирать: сын там...»
— Отец писал с фронта?
— Все время. И я ему писала. Много. Столько осталось невысказанного... И когда ты родился, тут же написала. «У тебя сын». Письмо пришло туда, а его нет... Он радистом был. Три дня назад на задание ушел. Надо было поближе к немецким позициям пробраться и корректировать огонь. А немцы всю их группу засекли. И положили трассирующими. Прямо в болото. Все думали, что их уже нет в живых. Тут письмо. Друзья вскрыли, прочитали и решили: отца твоего надо вытащить оттуда. И поползли, хотя рисковали страшно. Притащили отца и еще одного. Оба еле дышали. Остальных убило. Когда отца спиртом растерли, когда он чуть очухался, ему говорят: «Пляши, Михаил! У тебя сын!»
[Прим.: 21 января 1944 года в бою за д. Капитановку старший радист 2-го дивизиона 53-го гвардейского артиллерийского полка 25-й гвардейской стрелковой дивизии гвардии рядовой Михаил Ефимович Алесенко поддерживал бесперебойную связь между наблюдательным пунктом и огневой позицией. Приказом полка 1/н от 02.02.1944 награжден медалью «За отвагу»]
Фрагмент советской оперативной карты на 26.01.1944.
В центре — д. Капитановка (ныне поселок Капитановка Новомиргородского района Кировоградской области Украины)
— Мне все кажется, что я помню, как отец вернулся с войны. А ты всегда говоришь...
— Да не можешь ты этого помнить!.. Где мы тогда были?
— В северном Сталиногорске. У бабушки и дедушки.
— Правильно. Но уже ночь была. Ты спал. Только носопыркой посвистывал. Сначала были шаги по коридору. Стук сапог. Потом голос отца. Соседка ответила: «Она здесь». Стук теперь уже в нашу дверь. И вошел отец... Он тебя поднял из кроватки, а ты стал его погон теребить... Долго, долго наш, отец не возвращался. Как только вернулся, для меня война закончилась.
— Каких людей ты чаще всего вспоминаешь из того времени!
— Каких?.. А какие люди у нас в памяти остаются? Те, кто помог в самое трудное время. Те, кто спас... Та же Ольга Владимировна Суслова. Много она для меня сделала... И как она дух поддерживала у всех нас!.. Слово найдет, какую-нибудь смешную историю вспомнит. А то возьмет гармошку, да как заиграет... Эту гармошку она даже от немцев уберегла... Дорогой для меня человек... Жива ли она или нет?
Оника Дмитрий Григорьевич!.. Начальник комбината «Москвауголь» во время войны... Сам — личность, должность какая, народу сколько... А ведь заметил меня. Шла по коридору, поздоровалась с ним. Он спрашивает: «Кто эта молодая женщина?» Ему отвечают: «У нас работает. Муж на фронте. На руках сын» — «Дать ей отрез на платье!» Такую замечательную шерсть мне дали! Платье сшила. С красными пуговицами... Тогда Михайлов к нам приехал. Выступал в комбинате. Бас наш знаменитый: «Бо-бо-бо!..» Максим Дормидонтович. Так я с этим Дормидонычем вальс танцевала.
Порой смех и слезы... Развалились валенки. Зима. Лютый мороз. Ладно — мороз, на работу не в чем идти. Хоть убей... Надеваю их, пальцы торчат наружу. Иду прямо в ОРС [прим.: отдел рабочего снабжения — предприятие розничной торговли в СССР]. К начальнику. Сидит. Толстый такой. А перед ним, попой на столе, здоровая девица. Хорошо, думаю, устроились. Объясняю. «Нет у меня валенок!» — «Что же мне делать?» — «Не знаю». Вышла в коридор. Слезы сами капают. Вдруг рука на плече. Оборачиваюсь. Эта самая девица. «Разве так просят?» Разворачивает меня и обратно в кабинет. Поднимает мою ногу и прямо на стол. Начальник так и подпрыгнул: «Это что такое?!» А она: «Вот что!» Выписал мне валенки... Ну что я, спрашивается, этой девице. Сама-то она как сыр в масле каталась. А вот, пожалуйста, помогла.
Знаешь, кого я очень часто вспоминаю? Татьяну Самойловну. Заведующую твоим детским садом. Помнишь ее?
— Очень хорошо.
— Вот кто нам помог... Царство ей небесное... Работа подвернулась. В комбинате. А тебя куда девать? Всего тебе один год семь месяцев. Привела в детский сад. Комбинатовский. Говорю: два года семь месяцев. Походил ты немного, воспитательница на дыбы. Слишком мал. Пусть назад берет... Вызывает меня Татьяна Самойловна. Посадила вот так перед собой. Сижу как смерть. Тебя выгонят, мне с работы уходить. На что жить будем?.. Она спрашивает: «Лида, скажи честно: сколько Юрику лет?» Говорю: «Один год семь месяцев. Но что мне делать, Татьяна Самойловна? Вы мое положение знаете... Хотите, я перед вами на колени встану?» Подумала она совсем немного. «Не волнуйся. Пусть остается. Воспитаем». Есть Бог! Есть добрые люди!.. Правда, у тебя тогда один большой плюс был.
— Какой же!
— Ты уже мог самостоятельно ходить в туалет. У тебя там свой горшок был, и ты делал все, как надо. Но в песочницу еще переваливался через живот.
— Да-а, единственный большой плюс в моей жизни...
— Смеешься?..
— А почему ты мне все это раньше не рассказывала!
— Не знаю... Тебе же все некогда... Не забудь, у твоей матери 9 Мая день рождения. В День Победы!.. Все приходите. Катюшку не забудь, правнучку мою дорогую.
Источник: Алесенко Ю. М. Как мы выжили (разговор с матерью) // Тульские известия. — 1995. — 7 мая.
Об авторе
Алесенко Юрий Михайлович — родился 29 апреля 1942 г. в г. Сталиногорске Тульской области. После окончания тульской средней школы № 20 по ступил на машиностроительный факультет Тульского политехническою института. С 1966 г. работал инженером ЦКИБ СОО, с 1973 г. — на газетной работе. Трудился корреспондентом и обозревателем в редакциях газет «Молодой коммунар» (с 1973), «Коммунар» (с 1975), «Тульские известия» (с 1990), освещая вопросы спортивной и культурной жизни области. Его сатирические заметки публиковали в популярной рубрике «Рога и копыта» «Литературной газеты».
Автор пьес «Гамбит Бурлацкого» (поставлена на сцене Тульского ТЮЗа в 1984 г. и драматическом театре г. Великие Луки в 1985-1986 гг.), «Хочу любить» (театр г. Ногинска Московской области, 1987 г.), «Последние свидания». Драматические произведения Ю. Алесенко публиковались в сборниках пьес центральных театральных изданий. Являлся одним из основателей газеты «Тула». Член Союза журналистов СССР с 1977 г. Похоронен в Туле в сентябре 1999 г.
Источник: Б. А. Играев. Энциклопедия тульской журналистики. — Тула: 2018. — С. 210. | 
