У. Г. Федина (Насонова)

Как мы оказались в Сталиногорске

Отец — Григорий Иванович Федин (1902—1942) из крестьян, колхозник. Мать — Евдокия Петровна Агапова (род. 1903), тоже колхозница. Жили в селе Березняги Горловского (ныне — Скопинского района) Рязанской области. Отец Григория Ивановича (мой дедушка) умер рано, семья была многодетная (как тогда было у всех в деревне), и кто-то оставался в общем доме заниматься сельским хозяйством, а мой папа, Григорий Иванович, не любил это дело. Он все время, как тогда говорили, «в надполье» — часто уезжал в Каширу на торфяные разработки. Пару месяцев зимой там побудут, потом весной приезжают, создают артель и опять.

Примерно в 1930 году отец и мать разошлись, начали жить раздельно. Я жила с мамой, училась в деревенской школе. Как мне рассказывала мама, отец долго ее уговаривал уехать из деревни в город. Она не соглашалась, т.к. было страшно уезжать на новое место жительства. Мама была звеньевой в колхозе, а я ходила оповещала по домам, куда кому идти на работу.

 
1) Отец Григорий Иванович; 2) Евдокия Петровна с дочерьми Ульяной и Анной, 1932 год; 
Из семейного архива У. Г. Фединой (Насоновой).

Но все-таки он ее уговорил. И в конце июля 1936 года отец собрал нас всех, посадил на повозку с колхозной лошадью (а меня — на сундук сверху) и перевез всю свою семью в Сталиногорск-2. Нам дали маленькую 8 кв. м. комнату в бараке № 14 по ул. Обороны, где мы жили вчетвером (с младшей сестрой Аней, моложе меня на 6 лет). Одна половина барака была мужским общежитием, а вторая половина — для семей.

Отец стал работать упаковщиком на Сталиногорском химкомбинате в цехе № 3. Отец был очень рад своей новой работе — он нашел то, что искал. А где-то через 1,5 года мама устроилась почтальоном на почте в Заводском районе.

Как жили на севере в Заводском районе

Я стала учиться в 3-м классе новой (только что построенной) школы № 12. Затем 5-7 классы вплоть до 1941 года доучивалась в школе № 10.

В школе № 10 нас принимали в пионеры, каких-либо встреч с героями социалистической революции и гражданской войны у нас не было, но проходили различные спортивные мероприятия. Например, школьники соревновались в легкоатлетическом кроссе по маршруту Засецкое—Ильинка, бегали прямо вдоль водохранилища. Также, как пионеров, нас водили на разные прогулки, подводили к химкомбинату, на «бушуйку» [прим. ред.: циркуляционный канал Новомосковской ГРЭС, вытекающий в Ильинку]. На стадионе (на севере) сдавали ГТО. Ходили на лыжах (сейчас это лыжами-то назвать нельзя — тогда нищета была, жили очень бедно).

Очень хорошо знаю Васю Анискина, который жил недалеко на ул. Бригадная. Не знаю, где он учился, т.к. он был по-старше меня [прим. ред.: он учился в школе № 3], но был он большим хулиганом, курил (но не видела его пьяным, чтобы он выпивал). Когда я училась в 5-6 классах, он вместе со своей компанией обижал меня и моих сверстниц: встречал нас с палкой из школы № 10 — не пропускал, бил — кому куда попадет. Иногда нам, девчонкам, приходилось из школы выходить через черный ход, дверь в котельной. Мы просили кочегара, чтобы он нас пропустил, так как у входа в школу с компанией стоял Анискин. Других из его компании я не знаю, а Анискина хорошо запомнила, т.к. там рядом на Бригадной был магазин — бывало, идешь в магазин, а он стоит: «А-а, идешь?» и снегом или еще чем-то в меня кинет… Вряд ли он был комсомольцем (я-то была в это время пионеркой), лично я так не думаю — он был очень шабутной парень.

Позднее отца перевели на Сталиногорскую ГРЭС, а нам дали ведомственное жилье. С улицы Оборонной переехали в Коопхозный поселок, где у нас была комната 18 кв. м. и подсобное хозяйство.

На юг, в Сталиногорск-1, мы не ездили — это было очень далеко, и нам родители не разрешали. А добраться можно было только на поезде для рабочих.

Ходили с другими детьми в кинотеатр «Встречный» (был построен интересным образом — полукругом) на детские сеансы. Цена — 25 копеек. В кинотеатре с нами занимался массовик с баяном: песни разучивали, плясали, читали стихотворения. Было интересно. С детьми тогда занимались, хотелось пойти в кинотеатр снова и снова.

В Крыму, Евпатория, 1940 год.
Из семейного архива У. Г. Фединой (Насоновой).

Начало войны

О начале войны сообщили по радио. Летом 1941 года начали соблюдать светомаскировку и привлекать школьников для противовоздушной обороны. А тех, кто был по-старше (15-16 лет), отправили под Смоленск на рытье противотанковых рвов [прим. ред.: на этих работах были также задействованы и будущие участники подпольной организации «Смерть фашизму» — Рыжков, Сарычев и др]. Когда немцы стали наступать, наших ребят там бросили, и они выбирались оттуда сами. Все ребята из нашего класса вернулись живыми, и только один школьник не вернулся (пропал во время одной из бомбежек).

Рядом с Коопхозным поселком в четырехэтажном здании (напротив почты, где улица Ударная; с левой стороны по дороге на химкомбинат) находилась воинская часть (какой-то полк военных, но не милиционеры) [прим. ред.: это не 172-я стрелковая дивизия, т.к. она была в Тесницких лагерях; вероятно, 180-й полк войск НКВД в ДК Химиков]. Оттуда солдаты регулярно выходили на учения на полигон и на марше пели песни. Как-то однажды мне очень понравилась песня, которую они пели, и мне стало интересно. И я пошла за ними. Дошла с ними до кладбища, за которым у них было стрельбище (слышала как стреляли на стрельбище). Но тут меня заметили — командир оглянулся на меня:

— Девочка, а ты что здесь делаешь? Куда идешь?
— Да никуда… за вами.
— А зачем?
— Я песню слушаю.
— Все, мы уже больше петь не будем. Иди домой, возвращайся. Дорогу назад знаешь? Дойдешь?
— Знаю, дойду.
— У нас здесь учения. Мы здесь стреляем. Сюда ни в коем случае не приходи.

Когда линия фронта приблизилась к нашим местам, нас отправили копать противотанковой ров между Маклецом и Коопхозным поселком, где-то в 500 метрах от крайних бараков. Взрослые и старшеклассники (15-16 лет) работали в обязательном порядке, а школьники — по желанию. Из-за быстрого продвижения немецких войск, успели вырыть совсем небольшой ров.

Не видела, чтобы у нас где-то стояли зенитки [прим. ред.: речь о 336-м отдельном зенитном артиллерийском дивизионе]. Было много налетов, но только один или два раза бомбили фугасными бомбами, а в основном — зажигательными. Фугасные бомбы не попадали на наши бараки, а угодили в угол кладбища (там образовалась огромная воронка, которая потом всегда была наполнена водой) и на подсобные хозяйства. А насчет «зажигалок» — у нас было организовано дежурство; и мы, и наши родители принимали участие, засыпали песком зажигательные бомбы. Лично я не видела сбитых немецких самолетов, но по рассказам один сбитый самолет упал где-то под Прохоровкой, и жители поймали немецкого летчика.

Около бараков стояли сараи. Из-за налетов немецкой авиации, жителям приказали перенести эти сараи по-дальше от домов в поле (сараи могли загореться от зажигательных бомб, и огонь мог перекинуться на бараки).

Раза три в сентябре-октябре я ездила к бабушке в деревню Березняги в Рязанскую область, отвозила вещи. Нас либо подбрасывали военные, которые ездили туда-сюда, либо мы добирались на паровозе (прямо сверху на тендере с углем). И наконец, в начале ноября мама, сестра и я окончательно переехали в деревню.

Папа оставался здесь, пережил период немецкой оккупации в Сталиногорске (хотя все оборудование и рабочих эвакуировали). В частности, в числе многих других он тушил зерно на зернохранилище в Маклеце. Носил домой оттуда горелое зерно (немцы разрешали взять столько зерна, сколько унесешь в руках).

Вернулись обратно, когда уже немцы отступили, в декабре 1941 года, до Нового года. Поэтому о событиях периода оккупации знаю только с других слов (сама немцев я не видела).

Кушать в деревне было нечего, собирали колхозное зерно. Но когда немцев прогнали из Скопинского района, было приказано сдать все колхозное зерно обратно.

Возвращение в Сталиногорск

В декабре 1941 года мы узнали, что освобожден Сталиногорск (точно не помню, но скорее всего, по радио услышали сводки с фронта). После чего из Рязанской области отправились домой пешком (движение по дороге было, но только военные, поэтому нас никто не подбросил на машине или повозке). И где-то в 20-х числах декабря пришли в Заводской район. Нас встретил папа.

По его рассказам, немцы во время оккупации вели здесь себя как хозяева. Заходили в бараки, в том числе однажды осматривали их барак. В его бараке не было ни света, ни воды, только на стене висела керосиновая лампа. Посмотрев по сторонам, немцы молча ушли, прихватив с собой эту лампу. Других вещей у него не взяли (т.к. взять было нечего). После этого визита, опасаясь за свою жизнь, отец переселился жить в сарай рядом с бараком, где и оставался до прихода советских войск.

В начале марта 1942 года отца забрали в армию, служил в Козельске (Калужская область). Заболел дизентерией и в июле 1942 года умер. Похоронен в Козельске на городском кладбище [прим. ред.: см. Донесение о безвозвратных потерях № 19483 от 13.08.1942; Сведения по Тульскому ВПП].

На память сестре от брата, лейтенанта М. П. Агапова. Не позднее июля 1943 года. Из семейного архива У. Г. Фединой (Насоновой).

У отца было два брата. Один из них воевал на фронте и вернулся с войны живым. А другой — работал шофером на химкомбинате, у него была бронь от призыва. Брат мамы Агапов Максим Петрович пропал без вести на фронте. У него осталось четверо детей [прим. ред.: Донесение послевоенного периода № 70208 от 16.08.1946, Донесение послевоенного периода № 836 от 14.02.1947, Картотека награждений ЦАМО].

Мне рассказывали (сама я не видела, т.к. уезжала на время оккупации в Рязанскую область), что когда в городе были немцы, то Вася Анискин где-то раздобыл винтовку и спрятал ее в бараке под полом. Об этом стало известно немцам, которые при обыске нашли винтовку, допрашивали его и в конце концов расстреляли. Также с других слов, слышала о Константине Бессмертных, которого повесили. Лично видела, что на площади перед кинотеатром «Встречный» (его сожгли наши при отступлении) на столбе с часами висела веревка, которую долго не снимали — на ней тоже кого-то повесили (кого именно — не помню) [прим. ред.: 5 декабря коммуниста Василия Петрина].

Знаю, что погибших красноармейцев похоронили в сквере, мы ходили туда возлагать цветы, устраивали небольшие митинги. Но кто именно там похоронен — не знаю. Про Анискина, например, я узнала только на мемориале на Залесном (он был там указан, потом не знаю — может вычеркнули). [Прим. ред.: на комментарий, что для увековечения памяти о Василии Анискине школе № 10 было присвоено его имя, Ульяна Григорьевна ответила так: ] Ну, что вам сказать… как у нас на самом деле делалось и делается? Как всегда…

Как и куда хоронили убитых немцев я не знаю.

После Нового года школьников начали собирать в школы на начало нового учебного года (1942). Таким образом, 1942 год я доучилась в школе № 3 в бараке на ул. Ударная (а в школе № 10, где я училась до войны, находился госпиталь).

Видела, что где-то в 500 м от последнего барака в сторону Маклеца и Мошка стояли зенитки [прим. ред.: 511-й отдельный зенитный артиллерийский дивизион]. Под ними был выкопан ров, а солдаты жили рядом в блиндажах. Было хорошо слышно, как они стреляли, на нас даже сверху летели осколки. Но гораздо чаще, чем химкомбинат, ежедневно или даже несколько раз в сутки бомбили Узловую (т.к. там — железнодорожный узел). Во время таких налетов, у нас объявляли воздушную тревогу, и наши зенитки стреляли по немецким самолетам, которые разворачивались у нас над городом.

В июле 1942 года, после окончания 8-го класса школы, я пришла работать на Сталиногорский химкомбинат, в цех метанола (5-Б). Комбинат тогда уже был восстановлен и работал, в него быстро вернули все эвакуированное оборудование. В частности, уже работали цеха метанола и крепко-азотной кислоты — то, что требовалось для военной промышленности.

Как-то к нам пришел начальник цеха Сенчук и говорит: «Девочки, кто бы хотел работать в КИПе?» Все были очень рады этому предложению, и я позднее, где-то в августе-сентябре, перешла в КИПиА. Как приборист, обслуживала цеха № 11, крепко-азотной кислоты (6-12), потом цех метанола, РМЗ, 8-14… в общем, по всем цехам. Работали по сменам, одна смена — 12 часов. А наше начальство было на казарменном положении — жили прямо на заводе. Дисциплина была как у военных. В проходных обязательно обыскивали.

Помимо зарплаты, нам выдавали рабочие (продовольственные) карточки. Помню, что по карточкам в день было положено 700 граммов хлеба. Каждая карточка обменивалась затем в столовой на 20 (цифры — условные) грамм крупы, 20 грамм масла, сахара и т.п. Сколько всего было в общем — уже не помню. Если же берешь меньше, например, хлеба, то от карточки отрезают соответствующую часть.

Были также колхозные рынки, где меняли еду на вещи. Весной 1944 года случилось так, что мама потеряла деньги. Нужно было сажать картошку (под нее давали землю), а денег — нет. Вот мы собрали какие-то свои вещи — платье, калоши, кальцинированную соду и поехали менять их в село Дедилово [прим. ред.: в 20 км к юго-западу от Заводского района]. Перед комбинатом, где железная дорога идет на Маклец, поезда всегда шли медленно на подъем. В этом месте мы с мамой зацепились и доехали таким образом на поезде до села. Помню, что Дедилово было большом селом: по середине проходил ручей, а по обоим сторонам от него шли дома. И вот мы ходили и меняли — подойдешь к хозяйке, спросишь: «Не хочешь поменять?» — а та как станет причитать: «Ой, надоели! Вот ходят тут...» Но мы все-таки наменяли три ведра картошки. И с этой тяжестью добрались обратно — я и мама спрыгнули с вагона в разные стороны, а когда состав прошел — встретились.

Совершенно не было мыла. Для меня большим удовольствием было, если кто-то даст мыла, помыть лицо с мылом. Топить было нечем — ходили собирали уголь. В то время Сталиногорская ГРЭС работала на угле, но не все сгорало, и остатки смывались в водохранилище. Мы после работы с мешочком ходили к водохранилищу и собирали несгоревший уголь для своей печки-буржуйки в комнате. Летом не было времени ходить по ягоды и грибы, т.к. всю неделю работали по 12 часов, а выходной был всего один — воскресенье. За выходной надо было еще успеть помыться, постирать… Это сейчас — 4 дня праздников — гуляй, Вася! А в рабочие дни, бывало, придешь домой — уставшая, ни поесть, ни попить...

Потом я перевелась работать дежурным прибористом. Наша смена (4 человека) обслуживали весь комбинат, работали по вызовам, прямо как скорая помощь. В моей смене за все время работы аварий не было.

В 1944 году доучивалась в техникуме на юге (Сталиногорск-1). Поскольку мы работали по 12 часов, то для того, чтобы у подростков была еще возможность учиться, начальник цеха в дни учебы обеспечил нам сокращенный рабочий день до 17:00.

Санаторий химкомбината в Сталиногорске, выход на берег Иван-озера («коровьи слезы»).
Из семейного архива У. Г. Фединой (Насоновой).

Общий стаж работы на химкомбинате — 52 года (с июля 1942 по 1986 год), в КИПиА. Имею много наград, впрочем, как и у всех. Очень хорошо знаю Евгения Николаевича Белова, начальника цеха очистки, и его жену (она была мастером в КИПиА, а я у нее работала). После выхода на пенсию в 1986 году, я 4 года ухаживала дома за парализованной мамой, а когда она умерла опять вернулась работать на химкомбинат.

Сразу после войны было очень много инвалидов, без рук, без ног на колясках... Просили подаяние. Их было о-очень много. Кто-то носил свои награды, кто-то — без них.

Некоторые мои сверстники были призваны в армию, воевали на фронте.

Ни до войны, ни сразу после в Заводском районе, на севере, никаких памятников не было. Только когда построили клуб ГРЭС, то поставили памятник Сталину.

Новомосковск, 2 февраля — 7 марта 2016 года.

Интервью: М. И. Владимиров, Н. Р. Корчук; лит. обработка: А. Е. Яковлев, «Сталиногорск 1941»