Мазурук Ольга Николаевна
заместитель директора МКУК «ИММК «Бобрики»
по научно-просветительской деятельности
В ноябре-декабре 1941 г. на территории Донского района Тульской области шли тяжелые бои, ставшие частью битвы за Москву и Тулу. Наиболее полная информация, повествующая о ходе боевых действий на территории района, содержится в документальных повестях Алексея Мелехова, опубликованных в «Донской газете» в 1985—1987 годах[1]. Сегодня я предлагаю вам увидеть обстановку этих дней глазами очевидца, жителя Бобрик-Горы (историческая часть г. Донского) Георгия Хмелева.
Сохранилось более 300 страниц его дневников и писем, полных глубоких раздумий и острых наблюдений, свидетельств трудной военной поры, увиденных глазами талантливого, беззаветно преданного Родине юноши 40-х годов, не искавшего в жизни легких путей. Эти письма и дневники были переданы в фонды МКУК «ИММК «Бобрики» его сестрой Натальей Владимировной Хмелевой и двоюродным дядей Николаем Николаевичем Хмелевым. Часть этих писем опубликована[2].
Хмелев Георгий Владимирович, родился 21 января 1924 г. в Серпухове Московской области в семье учителей. В 1933 г. областным отделом народного образования его отец, Владимир Николаевич Хмелев, выпускник юридического факультета Московского университета, был направлен в Донской район Московской области для организации музея Подмосковного угольного бассейна. Он не просто стал первым директором музея, он создал его с нуля. Естественно, что вся семья переехала вместе с Владимиром Николаевичем. Георгий, или Юрий — так звали его в семье, учился сначала в Бобриковской семилетней школе, а потом поступил в Задонскую среднюю школу им. Пушкина.
В 1939 г. вступил в ряды ВЛКСМ. В школе был членом комитета комсомола, председателем первичной организации Осоавиахима. В июне 1941 года окончил 10-й класс. В августе 1941 г. поступил в Казанский университет, но, как он писал в своей автобиографии, «из-за отсутствия общежития вынужден был вернуться домой».
Конечно, вряд ли лишь отсутствие общежития заставило Юру вернуться домой, отказавшись от учебы в университете. В своем письме от 17 февраля 1942 г. сестре Наташе он пишет:
«… В университет я не попал. Знаешь, как вспомнил, как провожал отец, каким старым он мне показался; и решил вернуться, чтобы помочь матери, отцу. Мой друг Рафаил отговаривал меня от возвращения, но я настоял на своем. Ехал на автомобиле, ехал на кусках руды, в вагоне с пшеницей, шел пешком, таща вещи, проклиная все….
Меня не ждали, телеграмму мою не получали. Никого дома не было. По шоссе мимо дома двигались отступающие части. Мама, обрадованная, не то обескураженная моим приездом, сказала:
— Отдохни, может сегодня поедем.
Дома все было готово к эвакуации, и мы вот-вот должны были уехать. Начальство спасало свои семьи, и мы оставались.
Много раз в день подходили мы к карте, смотрели, где немцы, Куликово Поле, Калуга. Они были близко, ближе, чем Смоленск. Нам надоело волноваться, и было решено, что мы остаемся»[3].
Юра был разносторонне одаренным человеком. С раннего детства его увлечением было рисование, сопровождавшее его всю жизнь. Даже на фронте, находясь в госпитале, он рисовал портреты своих товарищей, вызывая восхищение и благодарность солдат и даже их родственников. В школе, познакомившись с театром, он пишет и ставит спектакли — он и автор, и режиссер, и оформитель, и актер. Позднее, к увлечениям рисованием и театром добавились и другие — фотография, астрономия, краеведение. Но, пожалуй, самым главным увлечением стала тяга к выражению себя, своих дум, дел и замыслов в слове. До ухода в армию он вел дневник, в котором есть все — и впечатления прожитого дня, и размышления о жизни, и зарисовки увиденного и услышанного. Здесь же записи, которые ярко передают напряженную жизнь в районе накануне прихода немцев.
Шаржи. «Юрки разные: на работе, в шахте, в кино, вечером».
Источник: виртуальный музей «Наследники победы»
21 ноября 1941 года
«Все ближе и ближе канонада. Начали стрельбу пушки, расположенные слева и справа от Донского, ухало тяжелое орудие у рудника. Казалось, что оно разлетается на куски при каждом выстреле. Звенят стекла окон, гудят стены строений. Количество разрывов быстро возрастает. Мимо домов поселка то и дело проносятся белые, пестрые грузовики с провиантом. Везут в тыл раненых, подвозят боеприпасы.
На руднике рвутся немецкие снаряды. У домов копошатся бабы с узлами. Вещи и детей переводят в погреба. Несколько ночей подряд сидим с вещами в подвале графской усыпальницы, — все надежды на это старое, но прочное сооружение, много лет хранившее останки знатных правителей Горы (Бобрик-Гора, ныне историческая часть г. Донского, бывшее с. Бобрики). Десятки людей всяких возрастов сидят в мрачном подвале, слабо освещаемом «летучей мышью». Нервы напряжены — немцы в Смородино, близко!
Одинокая наша «керосинка» делает свои полеты вдоль фронта…Утро выдается серое, стоит туман, видимость плохая… Может быть, это и лучше, спокойнее для бойцов, едущих по дорогам к фронту, и для нас, так немцы не видят вышки музея, домов Горы, водокачки и бьют только по ближним мишеням. Вести с фронта передаются из уст в уста. Жители выходят из домов, идут к магазину, тресту, собираются группами. Тема бесед одна — немцы, фронт. Утверждают, что немец идет не на Бобрики и Сталиногорск, а повернул с Богородицка на Епифань, и держит курс на Ряжск. Другая часть немцев, якобы, подошла к Узловой.
Несколько раз проходят волной по Горе слухи о том, что немца отгоняют, выходим на улицу, прислушиваемся к канонаде. И снова разговоры о немце, идут приготовления к его встрече — всё прячется. Несут хлеб из магазина, дают его за 19 ноября. Люди спешат в столовую, где идет нормальная жизнь. В два часа дня, взбудоражив всё население, на бреющем проносится парочка наших легких бомбардировщиков.
Темнеет, мощнее и громче слышатся удары. И те, кто вышел в эти минуты на улицу, чтобы еще раз с замирающим сердцем слушать дыхание и воркотню фронта, видели растущее пятно зарева там, где возвышались контуры построек шахты-13, молчаливые, заброшенные, но еще вселяющие надежды, что вернется прежняя трудовая жизнь.
… Жгут и взрывают шахты! — эта весть искрой пронеслась по Горе, выгоняя полусонных обывателей на улицу, чтобы взглянуть на горящие, умирающие строения, умирающие плоды их работы, над которыми они работали, провожая уходящие годы жизни. Они знали здесь все, знали хорошо эти места. Наперечет знали все шахты, быстро находили их теперь в этой темноте ноябрьского вечера, окрашенного заревом пожарищ. «Горит 8-я!..10-я!..12-я!..». Люди выполняют слова Сталина, сказанные им 6 июля, — делают все, чтобы создать те невыносимые условия, про которые говорил вождь.
Шелестя и дыша жаром пожаров, перевертывалась еще одна страница истории района, уступив место новой, полной неизвестности для всех. Что будет дальше с районом, что будут делать люди, живущие в шахтных поселках? Эту мысль сменяет новая: ведь остались люди, остались трудовые, умелые руки и они построят эти шахты снова после победы, когда уйдут враги»[4].
Сохранилась копия письма Юры своему однокласснику Олегу Алтухову, написанного в конце 1941 года.
«Здравствуй, Олег!
Ты, наверное, поймешь, почему я пишу тебе с таким опозданием, поймешь, почему я не писал тебе до этого.
Мы были оторваны от страны, немцы захватили наш район. Теперь их нет, и я хочу рассказать тебе все, что с нами было, что у меня на душе, чем я жил и живу — своими радостями и печалями. Прости растянутость этих строк письма: трудно писать коротко о таких больших переживаниях.
Я тебе писал уже о бомбежках рудника. После события развивались с молниеносной быстротой. Гул артиллерийских канонад приближался. Взят Богородицк. Фронт в 30 километрах.
21 ноября темнота осеннего вечера была разорвана и разогнана яркими огнями и заревами пожарищ. Сжигали шахты. Горели создания многих лет. Вокруг Горы создалось полукольцо огней пожарищ. Гремели взрывы, гулко разрывая тишину. Люди рвали здания, машины; делали все, чтобы ничего не досталось врагу. Взорвана и та шахта, где ты работал. Горел рудник. Воздух осенний — серый, влажный — стал розовым. Кругом очень много огней. Было страшно. О чем мы думали, стоя на вышке музея и глядя на эту иллюминацию? Мы думали о том, что впереди полная неизвестность, что страничка истории района, которую ты помнишь, мы вместе изучали с кружком юных краеведов, перевертывалась, движимая ветром и жаром пожарищ. Мы думали о том, что далее идет новая страница, еще скрытая мраком.
И погас свет, умолкло радио, ушла из кранов вода… Мы опустились во мрак жизни первобытного человека. Несколько вечеров мы сидели в копоти, при свете лучин.
На Горе становилось все люднее. Пришли войска. Еще больше машин ездило во все стороны по дорогам. Неоднократно над нашим домом, чуть не задевая трубы и деревья, проносились штурмовики и клекотом пулеметных очередей наполнялось все кругом. Люди падали в снег, бежали в дом. С земли этому клекоту отвечали басом зенитки, вторили пулеметы. Фронт приближался неумолимо, таинственно. С каждым утром все отчетливее выстрелы пушек, громче пулеметные очереди. Рядом, где-то очень близко, били немцы. Одинокие снаряды ложатся на Рудник. Взрыв мины поднял кучи земли, пыли на валу плотины. Фронт говорит и дышит где-то совсем рядом. Уже носятся по Горе санитарные машины, на углах дорог поставлены противотанковые пушки, но Рудник еще не занят, еще продается хлеб, есть еще остатки прошлой жизни.
Десятки танков ездят туда и сюда, оглашая ревом, воркотней моторов, звоном гусениц улицы Горы, дороги.
Друг! Я видел то, что раньше с любопытством рассматривал на мрачных фотографиях и рисунках в газетах. В 10 шагах от меня стоял настоящий тяжелый танк с орудиями, людьми, веселыми и жизнерадостными. Я видел вереницы танкеток и танков, спешащих на фронт. Было как-то радостно. Может быть, еще дрогнет враг и побежит, и заживем мы тыловой жизнью. Я говорил с бойцами-сибиряками. Они встречались с врагом, они знали силу, и они не боялись его, и верили в победу»[5].
Сибиряки, о которых пишет Юра — бойцы 239-й стрелковой дивизии полковника Г. О. Мартиросяна, переданной из резерва ставки Верховного Главнокомандующего в распоряжение 50-й армии. 16 ноября дивизия, выгружаясь на станции Узловая, сходу вступила в бой. К исходу 17 ноября 1941 г. дивизия уже в полном составе вела ожесточенные бои. Немцы предпринимали атаку за атакой, используя танки и артиллерию. Но дивизия стояла насмерть. На маленьком пятачке тульской земли сибиряки сражались ожесточенно, покрыв себя неувядаемой славой.
22 ноября, в результате прорыва танков и пехоты противника в Узловой, дивизия отошла на рубеж: Урванка—Сталиногорск—станция Бобрик-Донской—Смородино. Ценой собственной жизни, используя противотанковые ружья и гранаты, бутылки с горючей смесью, красноармейцы останавливали на окраинах Донского вражеские танки. Вот одно из донесений командира 817-го стрелкового полка полковника Мельникова в штаб дивизии: «В результате 3-х дневных боев под деревнями Крутой Верх (ныне мкр. Комсомольский) и Егорьевское, полк потерял более половины своего личного состава». Более 300 воинов дивизии захоронено в двух братских могилах, расположенных в мкр. Комсомольский и Подлесный.
И вновь воспоминания Юрия Хмелева:
«И вдруг вечером, когда мы думали, что немец отогнан, вся масса обозов двинулась спешно на восток, заполняя дороги. Весь вечер ворчали моторы, слышался звон гусениц, возгласы бойцов, команд. Красная армия отходила… Увозили орудия, которые еще недавно рявкали у Пучков, Горы».
Дивизия попала в окружение, но продолжала вести упорные бои. В связи с крайне сложной ситуацией было принято решение прорываться, нанеся удар в направлении Спасское-Ольховец, и выходить в район г. Пронска. Была проведена перегруппировка сил, тяжелые орудия спрятаны в лесу. В ночь с 25 на 26 ноября, в результате стремительных и внезапных действий, дивизия не только смогла выйти из окружения, но и нанесла противнику большие потери. Мужество и героизм сибиряков вынужден был признать даже противник. В своих воспоминаниях командующий 2-й танковой армией Г. Гудериан писал: «Главные силы 239-й сибирской стрелковой дивизии, оставив свою артиллерию и автотранспорт, вырвались из окружения и ушли на восток. Растянутая линия окружения из частей 29-й мотодивизии не смогла сдержать прорвавшихся русских и понесла большие потери. … Сибиряки ускользнули от нас, правда, без своего тяжелого оружия и автотранспорта, а у нас не было сил их задержать… Преследование ускользнувшего противника, немедленно предпринятое мотоциклетным подразделением 29-й мотодивизии, не дало никаких результатов»[6]. Сохранив боеспособность, 239-я стрелковая дивизия влилась в состав 10-й армии.
Из дневниковых записей Юрия Хмелева.
26 ноября 1941 года
«Только утром стало ясно: войска ушли… Я никогда не забуду этот вечер. Было ли страшно? Но для меня было страшно и наступление немцев у Смоленска, тогда мы измеряли расстояние на картах и говорили: «близко» — 250 километров. Близко? Немцы были в Никольском, и мы говорили, глядя на карту: «не так уж близко» — еще 8-10 километров. Опасность падения Бобриков велика. Надо быть готовым ко всему. Завтра-послезавтра враг может прорваться к нам и нужно быть наготове.
…И они пришли, отряды немцев заняли Гору, 27-го они пришли и к нам. У нас появились восемь квартирантов, артиллеристов СС и в первый же день с вышки музея начали корректировать стрельбу артиллерии по красноармейцам»[7].
Немецкий солдат в шинели с поднятым воротником щурится от пронизывающего ветра. Под мышкой зажат гусь с безжизненно свесившейся шеей. Тут же скрюченные фигурки бредут по снегу или тащат что-то на санках… Эти зарисовки сделал Юрий Хмелев в дни оккупации Донского.
Источник: Калинина А., Кузнецова Е. Народный памятник // Тульские известия, 15 апреля 2015.
Хочется помочь хотя бы чем-нибудь своим. Но чем поможешь? Запереть двери музея, оборвать провод? Лишний ненужный риск. Ведь сверху, с музея так хорошо видны все участки Горы, и будет виден и человек, обрезающий провод, следовательно, устранить неполадки в работе связи немцы успеют скоро, а у входа в музей топчется такой иззябший солдат, как и у дома. Уйти бы в лес, залечь и стрелять по вышке, сгоняя и уничтожая эту сволочь.
— Георгий Хмелев [музей «Наследники победы»]
Оккупанты хозяйничали в городе всего 17 дней. Но за это время они смогли хорошо укрепить свои оборонительные позиции. В Бобриках были возведены проволочные заграждения, отрыты окопы, сделаны блиндажи с одним-тремя накатами бревен, каменные здания приспособлены для ведения пулеметного огня. Правый берег р. Дон в некоторых местах был отвесно обрублен и облит водой, образуя ледяной выступ.
В здании музея был оборудован наблюдательный пункт, здесь же содержались лошади. Неподалеку от музея, в бывших дворцовых службах, в которых до войны находилось управлении треста «Сталиногорскуголь», расположился немецкий штаб.
На юго-восточной окраине Бобрик-Горы были установлены артиллерийские пушки и минометные батареи. По всей линии обороны противник рассредоточил пулеметные точки, используя в этих целях оконные проемы домов. В районе усыпальницы, в замаскированных блиндажах, были установлены пулеметные точки, один пулемет с большим сектором обстрела находился внутри усыпальницы, в световом проеме.
Соединениям 10-й армии, которой командовал генерал-лейтенант Ф. И. Голиков, выдвигавшейся к фронту со стороны Рязани и наносившей главный удар на Сталиногорск, пришлось столкнуться в районе Бобрик-Горы и Дубового с сильно укрепленным рубежом обороны противника.
Бои за освобождение Донского района начались 11 декабря 1941 года. В ночь с 11 на 12 декабря 1109-й полк 330-й стрелковой дивизии полковника Г. Д. Соколова вошел в горняцкие поселки Аварийный и Тринадцатый километр (ныне мкр. Северо-Задонск). После чего начал наступление на д. Задонье и Бобрик-Гору, с которой был хороший обзор окружающей местности.
Дневниковые записи этого периода неразборчивы, Юра спешил запечатлеть то, чему стал свидетелем, датировки есть не везде.
Скорее всего, запись от 10 декабря:
«… В здании музея, в грязи и чаду папиросного дыма дежурят два телефониста… Наша мама начинает волноваться. Бежим домой, готовятся узлы, утрамбовываются необходимые вещи… Тащу в убежище обувь, пальто, подушки…
Прошло время обеда. На плитке варится только наш обед, немцы и не думают о еде — у них горячая пора. Мы сидим в подвале. Отец — наверху, у входа. Трое рабочих из нижних бараков медленно плетутся к тресту, их вызывают в штаб. От них отец узнал, что к Дону подходят красноармейцы, и что немец угоняет население из поселка. Приходится волей-неволей залезть глубже под музей»[8].
11 декабря 1941 года
«…Мать пробует заговорить с чехом, но тот отмалчивается, но после заявляет, что русские в Кожанке, линия фронта идет по берегам Дона и что много о фронте говорить запрещено. У русских нет пушек и немцы спокойны, чувствуют себя в безопасности….»
Действительно, в бою за д. Кожинка и поселок шахты 19 попала под прицельный огонь пушек рота ст. лейтенанта Кожевникова. Были убиты командир роты, командиры взводов, два политрука и десятки солдат. Более двух часов продолжался бой, потери были очень большие.
Одновременно с 1109-м полком 330-й стрелковой дивизии южнее Бобрик-Горы в составе 1103-го, 1105-го, 1107-го полков вела бой 328-я стрелковая дивизия полковника П. А. Еремина. Дивизия имела задачу овладеть д. Дубовое, г. Донским и в дальнейшем наступать в направлении с. Смородино. Попытка взять Бобрик-Гору с ходу успеха не принесла. Сильным пулеметным и артминометным огнем противник срывал наступление.
11 декабря 1941 года
«Всю ночь кругом шли бои, выли снаряды. А в это время в Дубовом шла напряженная схватка. Цепи красноармейцев скатывались вниз, к Дону. Пулеметные очереди заставляли их приникать к земле, залегать в снег. Атака проводилась по всему бугру, лежащему по ту сторону реки. Цепи шли. Надрывались автоматы и пулеметы. Сидя в избах, немцы не жалели снарядов. Они чувствовали, что все на их стороне. Ветер из пуль сдувал цепи бойцов. Первая атака захлебнулась. Войска отошли назад. Враг торжествовал. Снег обагрился кровью бойцов, оставшихся лежать на земле… Минометы лаем обрушились на лес и окружающие селения. В воздух взлетала земля и, задержавшись на мгновение, тяжело падала вниз»[9].
12 декабря 1941 года
«Всю ночь в доме не спали. Уже рассвело, но никто не снимал светомаскировочных ставней… У зеркала сложены зеленые мешки с одеялами. Чего-то ждут уже давно, и готовы к отъезду. Из комнаты мамы доносятся приказы, которые слово в слово выкрикиваются в телефон. Через некоторое время после каждой такой передачи следуют выстрелы орудий, стоящих на стадионе… Видно корректируют стрельбу нескольких пушек. Пулемет стучит правее Дубового. Ему отвечает более громкими выстрелами другой пулемет, стоящий за Домом техники [сегодня в этом здании располагается музей]…».
Сегодня стреляют еще ближе. Рявканье минометов совсем рядом. Пулемет бьет у стадиона, слышится рев самолета…Все яростнее стрельба, несколько пулеметов надрываются вокруг Горы, кажется, что вот ворвутся наши…
В сквере группы немцев, окружив офицера, оживленно переговариваются, указывая пальцем на Дубовое и Задонье. Да, оттуда шло то, чего мы так ждали»[10].
После тяжелого кровопролитного боя, в ночь на 13 декабря деревня Дубовое была освобождена, а утром того же дня части 328-й стрелковой дивизии вошли в г. Донской. В здании административного управления шахты № 8 разместился штаб дивизии.
Задачу по освобождению поселка Руднев выполнили бойцы 324-й стрелковой дивизии под командованием полковника Н. И. Кирюхина.
Из дневника:
«Окружающие деревья сожжены, остался только пепел. Задонья больше нет, нет и поселка 16-й шахты. Пострадало Дубовое, Лешки.
В клубе опустевшего поселка 17-й шахты снаряд пробил большую дыру в стене; немцы искалечили снарядами детские ясли. Несколько бараков имеют пробоины, у многих рухнули крыши, обвалились стены. В школе был немецкий штаб, парты выброшены. Ясли — бывшая комендатура, больница и стадион — конюшни артиллеристов, магазин — конюшня штаба, пионерский лагерь — конюшня…все загажено немчурой»[11].
Но жизнь продолжалась. А Юра с нетерпением ждал призыва 1924 года. Он хотел на фронт, бить ненавистного врага.
Август, 1942 год
«Я шел в военкомат. Тропинка спускалась вниз. Кругом были заросли крапивы, лопуха, пахло лесной сыростью. Вспомнились дни детства. Здесь, шлепая босыми ногами, я проходил вечером с удочкой домой… а вверху кричало, галдело войско грачей и от бегущей рядом речки тянуло холодком. Мне вспомнились закаты с длинным столбом отраженного солнца на глади реки. А в голове зазвучала вдруг мелодия скрипки… Все пело и говорило мне: «Жизнь! Ведь это жизнь».
И хотелось… упасть бессильным на сырую тропинку, смотреть на голубизну неба, и так лежать… Как хочется жить! Жить и любоваться Жизнью!
А у военкомата на мешках сидели матери с заплаканными глазами. Они отправляли сыновей…прощались перед уходом в другую сторону, и, может быть, в другой мир. И я подумал тогда: на мою Родину напал враг, он грозит моей жизни, хочет отнять её у меня или превратить жизнь в муку, сделав рабом. У меня есть только один выход — биться за жизнь, за право жить. Уйти от битвы нельзя, нужно сражаться, иначе потеряешь все самое дорогое, только в победе жизнь! И если смерть, то смерть с боем»[12].
Его, как человека, жившего на оккупированной территории, долгое время не брали в действующую армию, послали в стройбат, где он мог бы вдали от боев проработать до конца войны… Сохранился удивительный по эмоциональной силе рапорт Юры командованию с просьбой об отправке его на фронт.
15 июня 1943 года
«Страна воспитала меня, дала образование… Мой комсомольский, гражданский долг — влиться в ряды передовых бойцов за счастье моей Родины.
… Дайте мне возможность исполнить свой долг. Я хочу служить в строевых частях Красной Армии. Из моих друзей — одноклассников одни пали в боях, другие стали инвалидами войны. Я хочу, я обязан, как комсомолец, как товарищ, встать на их место, заменить их в строю»[13].
Были и другие рапорты, отец его писал Сталину с просьбой об отправке сына на фронт.
 
1) «...26 марта 1943 года. Ухожу в армию! Ухожу в армию!
Вот что стучит в голове, немножечко страшно, немножечко... Скорее, скорее бы в армию!...»
2) «9 февраля... Получаем новое обмундирование. 11 февраля. Сегодня нас отправляют, запомните этот день. Запомните его, — ваш сын отправился в этот день в далекий путь. Где его конец? Что ждет каждого из нас впереди? Фронт?»
Источник: виртуальный музей «Наследники победы»
Добившись отправки в действующую армию, он стал стрелком, затем автоматчиком, ходил в разведку в тыл врага. Воевал в Прибалтике, Белоруссии, Польше. Хорошо владея немецким языком (обучила его мать — преподаватель немецкого языка Задонской средней школы Нина Николаевна Хмелева), стал переводчиком мощной радиоустановки, вещавшей с переднего края на передовые траншеи немецких войск.
Во время очередного вещания на вражеские окопы он был смертельно ранен.
В августе 1986 года исполком Обществ Красного Креста и Красного Полумесяца сообщил его родным: «Гвардии сержант 231 гв. стрелкового полка Хмелев Георгий Владимирович, 1924 года рождения, уроженец Московской обл., гор. Бобрик-Донской, умер от ран 10 марта 1945 года и захоронен в Польше в гор. Аневальде, могила № 2. Сейчас этот город носит название Хощно».
 
1) Г. В. Хмелёв, 1944 год. Из экспозиции ИММК «Бобрики»
2) Кладбище воинов Красной Армии в г. Хощно Западно-Поморского воеводства, Польша.
Источник: pomorze1945.com
Прощай, лесная тропушка,
Прощай, березка кроткая,
Мне больше к вам не хаживать,
Мне с вами не грустить.
Но не забудьте Юрку вы,
Не забывайте прежнее,
Что пролетело молнией,
Что унеслося прочь.
А лишь вернусь, мы вспомним все,
И радость встреч, и прошлое,
Победу мы отпразднуем,
Победу над врагом.
— Георгий Хмелев [музей «Наследники победы»]
Он погиб двадцати одного года от роду, за два месяца до Победы. А за три года до гибели восемнадцатилетний юноша писал в дневнике:
27 июня 1942 года
«Вчера возили песок для строительства памятника на братской могиле. Когда забудут люди запах гари, пожарища войны, когда зазеленеют бывшие поля битвы, когда мы уберем все, что изуродовано, исковеркано войной, когда мир и покой воцарятся на земле — сказать сыновьям Гастелло и Терехина, внукам Панфилова и Доватора, что здесь лежат те, кто отдал все, что у него было, отдал жизнь за то, чтобы этот поселок жил счастливо. Они погибли за Родину. Вслушайтесь в говор этих цветов, лепет травы, они расскажут вам о тех, чьи тела лежат здесь, у ваших ног…
Вы молча уйдете от могилы, унося в сердце светлый образ, думая о том, как счастлива жизнь и велики те люди, что отдали свою жизнь за то, чтобы жили другие люди, далекие, им незнакомые, чтобы жили свободно их сыновья и дочери, внуки и внучки, матери и сестры. И все человечество»[14].
См. также:
Источник: Мазурук О. Н. Донской в ноябре-декабре 1941 года глазами очевидца: доклад на секции «Военная повседневность в тылу и на фронте» научной конференции «Героическая оборона Тулы. В битве за Москву. К 75-летию». Тула, 30 ноября 2016 года.
[3] Хмелев Г.В. Указ.соч. — С. 32-33.
[4] Фонды МКУК «ИММК «Бобрики». Коллекция документов Хмелева Г.В.
[5] Фонды МКУК «ИММК «Бобрики». Коллекция документов Хмелева Г.В.
[7] Фонды МКУК «ИММК «Бобрики». Коллекция документов Хмелева Г.В.
[8] Фонды МКУК «ИММК «Бобрики». Коллекция документов Хмелева Г.В.
[9] Фонды МКУК «ИММК «Бобрики». Коллекция документов Хмелева Г.В.
[10] Фонды МКУК «ИММК «Бобрики». Коллекция документов Хмелева Г.В.
[11] Хмелев Г.В. Указ. Соч. — С. 35.
[12] Хмелев Г.В. Указ. Соч. — С.45-46.
[13] Хмелев Г.В. Указ. Соч. — С.76.
[14] Фонды МКУК «ИММК «Бобрики». Коллекция документов Хмелева Г.В.
| 
