Прасковья Михеева (Гусева)
комсомолка (18 лет в 1941 году),
выпускница школы № 10 Заводского района г. Сталиногорска,
очевидец начала войны и немецкой оккупации города

Когда стало известно, что Сталиногорска не удержать, уходили из города наши школьные учителя — мужчины призывного возраста, которые волею партии оставались на педагогической работе.

Уходили к Рязани, где не было фашистов. Через много лет узнала я о трагедии. Немцы настигли моих любимых учителей — словесника Александра Петровича Кузнецова, историка Льва Моисеевича Тигая — в деревне Шишлово. Нашелся там подлец, сдавший врагу ночевавших педагогов. Во дворе фашисты расстреляли троих. Военрук Панов был третьим, которого я по имени-отчеству не запомнила: девочки у него не занимались.

Такая выпала судьба на долю замечательных зрелых мужчин, не призванных на фронт, потому что выполняли другую важную миссию — воспитывали завтрашних солдат, патриотов. Вспоминаю о погибших от рук карателей как о героях, оставшихся на поле брани.

[Прим.: эта трагедия случилась 24 ноября 1941 года, подробнее см.: Расстрел обоза с учителями и партийными активистами Сталиногорска под Шишлово]

И мы, юные выпускники 41-го года, немало сделали для Победы. Мне было 18 лет, сестренке Кате — 16, когда страна позвала комсомольцев в добровольческие отряды для строительства оборонительных сооружений на подступах к Москве.

Эшелон, которым мы должны были добраться до места, стоял возле теперешнего ГДК, сама «железка» пролегала по нынешней Московской. С кирками, ломами, лопатами мы занимали места прямо на полу платформ, застланных соломой. Ехать предстояло двое суток. Но уже к исходу первого дня нас настигла вражеская авиация. Два последних вагона, где заполыхали продовольственные припасы, были отцеплены. Так разом сотни людей остались без провианта.

... В городе Ельне нас расположили в школе, очень похожей на нашу 10-ю, оставшуюся в Заводском районе Сталиногорска. Помню подъемы на заре, работу у кромки леса, где копали противотанковые рвы, и огромные горы соломы, казавшейся «царским ложем» после изматывающего физического труда. Страшно вспомнить ту работу, из-за которой (говорю — не верят!) время авианалетов врага казалось отдыхом: можно было, не стыдясь, валяться в спасительной зелени или в глубокой канаве.

Еще помню измученную лошадку, на которой ровно в 9 утра привозили завтрак. Эта явно не строевая кляча возвращалась в 4 пополудни: привозила кашу с хлебом и бочонок воды. Еды не хватало, потому пили больше, чем требовалось: от этого отекали ноги и руки.

Все чаще слышались орудийные выстрелы. Когда фашисты приближались к Смоленску, отряду предложили «товарняк»: сказали, последний. Но мы — патриоты! От услуги отказались, забрав «сухим пайком» всю положенную пшенку и хлебный припас. Через неделю все равно пришлось удирать, но уже пешком, причем босиком: обувь развалилась.

Не знаю, какой стороной обошли-объехали фашисты вырытые отрядом траншеи и рвы, но по дороге нашего отступления уже все было выжжено. В Ельню, в школу можно было не заходить, город полыхал огненной стеной: была команда сжечь все припасы горючего.

Примерно через неделю попали в калужские Сухиничи, где еще работала железнодорожная станция. На каких-то бревнах доехали лесовозным рейсом до Узловой. Отсюда всего-то осталась «легкая пробежка» до родного Сталиногорска. Уже была осень. До гитлеровского вторжения все девчонки из отряда побрились наголо. Так кардинально — в один прием — решили мы проблему обретенной вшивости.

Лишенные главной девичьей красы (кос, причесок), мы с Катей радовались, что отец и братья были на фронте, не видели нас бритоголовыми. Стыдно стало за ту радость, когда узнали, что брат Иван сложил голову под Сталинградом, а также когда инвалидом вернулся отец, а брат Василий до зимы 45-го сменил множество госпиталей.

...Война еще не закончилась, когда нашему папе, изувеченному в сражениях, было поручено печь хлеб для детских садов и госпиталя, расположившегося в теперешней 18-й школе. Из всего лихолетья те дни были самые счастливые. К заработанным на восстановлении сталиногорских предприятий пайкам добавился ежедневный, теплый, властью разрешенный каравай.

Радость-то какая! Наши солдаты уже бьют фрицев на их собственной земле! Заново отрастают косы! В городе открылся театр! И ко всему — хлеб, который не надо замешивать наполовину с лебедой или отрубями!

Источник: Михеева (Гусева) Прасковья. Каравай / Сталиногорцы: от Бобрикстроя до марша Победы / под общ. ред. Л. Снегирёвой; ред.-сост. А. А. Пырьев. — Новомосковск: Реком, 2010. — С. 36—37. — 114 с.