А. В. Хорев
учитель истории, узловский краевед.

Осенью 1941 года положение под Москвой и Тулой с каждым днем становилось всё более драматичным. Ставка Верховного Главнокомандования приняла решение перебросить сюда с Дальнего Востока три стрелковых и две танковые дивизии. Это стало возможным после сообщения из Токио советского разведчика Р. Зорге о том, что в 1941 году «японское правительство не будет выступать против СССР».

В район Узловой командование направило 239-ю стрелковую дивизию. Эту войсковую часть сформировали весной 1941 года в городе Ворошилов-Уссурийский. В состав дивизии входили: 813-й, 817-й, 511-й стрелковые и 688-й артиллерийский полки, 3-й отдельный истребительно-противотанковый дивизион, 515-й разведывательный батальон, 388-й батальон связи, 614-й саперный батальон, также отдельные роты — зенитной, химической защиты, танковая рота, взвод НКВД. Всего — 14,5 тысяч бойцов и командиров. Возглавлял полковник Гайк Оганесович Мартиросян^[56].

Бойцы из сибирских регионов СССР в товарном вагоне («теплушке») едут на защиту Москвы, октябрь 1941.
Фото: Марк Марков-Гринберг.

Основной вид оружия красноармейца — винтовки и карабины. Автоматов (они назывались пистолеты-пулеметы) в начале войны выпускалось очень мало. Считалось, что это оружие расходует слишком много патронов. Вооружение такого типа находилось только у начальствующего состава Красной армии. Широкое распространение получил в нашей армии станковый пулемёт «Максим». Однако к 1941 году он технически устарел: большой вес (45,2 кг.), малая маневренность. Кроме того, после жаркого боя, ствол сильно перегревался, и пулемёт требовал постоянного водяного охлаждения. На это уходило драгоценное время.

По данным ветеранов 239-й дивизии Е. К. Поликарпова и И. Д. Устинова на вооружении в их военном соединении находилось: 10.420 винтовок и карабинов, 1204 пистолетов и пулеметов, 398 ручных пулеметов, 166 пулеметов «Максим», 24 крупнокалиберных зенитных пулеметов, 150 минометов, 88 пушек разных калибров, 12 зенитных орудий, 16 легких танков (Т-40), 44 гаубицы и ни одного противотанкового ружья^[57].

На Дальнем Востоке дивизию погрузили в эшелоны. Железнодорожники получили приказ дать «зелёную улицу» продвижения, поэтому поезда следовали быстро. По пути на фронт красноармейцев двести тридцать девятой временно остановили в Куйбышеве (ныне Самара), где 7 ноября 1941 года состоялся парад войск, посвященный 24 годовщине Октябрьской революции. Тогда в Куйбышеве в эвакуации находилось правительство СССР и весь дипломатический корпус. Парад представлял внушительное зрелище. Сначала перед иностранными дипломатами и военными атташе, корреспондентами газет, жителями города прошли бронетанковые войска, артиллерия, дальше бойцы 239-й и 65-й сибирских дивизий. С трибуны красноармейцев напутствовали Председатель Президиума Верховного Совета СССР М. И. Калинин, Маршал Советского Союза К. Е. Ворошилов. На другой день дивизия уже грузилась в вагоны. Впереди была битва за Москву. Чем ближе бойцы подъезжали к столице, тем реальнее ощущалось «железное дыхание» войны. Лейтенант Сазонов писал в те дни жене и дочери: «Уже приближаемся к Москве, чувствуется фронт. Враг сильно бомбит нас. Но мы спокойны...»^[58].

Военный парад в Куйбышеве 7 ноября 1941 года.

239-я стрелковая дивизия прибывала в Узловую поэтапно. 15 ноября 1941 года первым на станцию перебросили 511-й полк. В тот день немцы не бомбили узел. Стояла нелётная погода, поэтому выгрузка прошла хорошо. Полк получил приказ удерживать Узловую до подхода основных частей дивизии. Они прибыли позже, так как в дороге, по рассказам бойца Г. Е. Переверзева, были обстреляны фашистскими танками, прорвавшимися в тыл^[59].

18 ноября 1941 года дивизия перешла в подчинение 50-й армии.

Фашисты стремительно наступали. Линия фронта менялась почти каждый час. Командир двести тридцать девятой полковник Мартиросян вначале не располагал точными данными о нахождении противника. Из его воспоминаний: «Станцию Епифань миновали благополучно. В 24.00 эшелоны втянулись на разветвление путей станции Бобрик-Донской. Я зашагал в диспетчерскую. Дежурный сообщил, что полтора часа, как прекратилась связь с Узловой. Ясно: противник занял город и станцию»^[60]. Радировав об этом в штаб 50-й армии, Мартиросян получил приказ: быстро завершить выгрузку частей и, сходу совершив бросок, занять линию обороны в районе деревень Аким-Ильинка, Черёмуховка, Марьинка, Егорьевское, станция Полунино протяженностью в 30 километров.

Отсутствие точных разведывательных данных о противнике, а также бросок сходу, лишь только увеличили людские потери дивизии. Об этом писал Г. О. Мартиросян: «Да, потери наши были тяжелыми. Но мы настойчиво сдерживали натиск врага на широком фронте от села Дедилово до Епифани. Особенно жестокие бои развернулись в районе Узловой» .

Штаб дивизии находился в деревне Бибиково, в трёх километрах от нашего города, в доме семьи Тимонькиных.

Солдатам хорошо запомнилась первая встреча с Узловой. Вот что писал артиллерист В. С. Матвеев: «Город, в то время, был деревянный и выглядел уныло. В ночном небе виднелись зелёные ракеты противника, ими враг освещал свои позиции. Слышалась орудийная и пулеметная стрельба. Горели всевозможные строения Узловой. В морозном воздухе стоял запах гари и порохового дыма. Дорога, ведущая от станции в центр, местами разбита снарядами врага. По её обочинам стояли накренившиеся столбы с оборванными проводами. В домах были выбиты окна. Пройдя Узловую, наша артиллерийская батарея вместе с пехотными подразделениями выдвинулась на боевые позиции»^[63].

Немецкая аэрофотосъемка города Узловая, 6 ноября 1941 года.

Командир 817-го стрелкового полка И. Т. Васянович [неточно; майор В. И. Мельников — «Сталиногорск 1941»] рассказывал: «В вечерних сумерках мы выгрузились из эшелона и расположились на ночевку в саду на окраине (вероятно, Байбаковский сад —А.Х). Город как будто вымер. Жителей не видно, повсюду следы бомбардировок, станция и многие здания лежали в развалинах. Нам не удалось отдохнуть. Раздался сигнал тревоги. Полк получил задание выйти в район деревни Чёрная Грязь и занять оборону».

Солдаты-дальневосточники храбро и мужественно сражались с превосходящими силами противника. Старший лейтенант Г. Ш. Миначев вспоминал: «Мой взвод со стрелковым батальоном занял оборону в деревне Крутой Верх. 17 ноября 1941 года, ознакомившись с местностью, мы сделали пристрелку ориентиров. Один из наших снарядов попал в телеграфный столб, который свалился поперёк дороги. Мы значения этому не придали, но столб сыграл свою роль. На пути наступления немцев оборонительных сооружений не было, так как инженерные войска их сделать не успели. В десять часов 18 ноября на дороге появились до пятнадцати мотоциклов с колясками, на каждом сидели по три человека с автоматами, а за ними пехота на автомашинах. Доехав до поваленного столба, мотоциклы остановились. Воспользовавшись этим, мы открыли огонь первыми из пушек, пулеметов и стрелкового оружия. Завязался бой. В течение 30 минут немцы были разгромлены. Лишь нескольким автомашинам удалось уехать восвояси в сторону Богородицка. Больше в тот день немцы не появлялись. На дороге остались трупы фашистских солдат и офицеров, до темноты горели разбитые мотоциклы и автомашины. После этого короткого боя пехотинцы пригнали в штаб батальона уцелевшую технику, принесли с собой автоматы, пистолеты и боеприпасы. Все вышли осматривать первые трофеи»^[65].

Немцы, как правило, вели бой по излюбленной тактике. Утром нал позициями наших полков появлялся самолёт-корректировщик или, как его ещё называли «рама». Когда воздушный разведчик удалялся немецкие «юнкерсы» летели бомбить позиции 239-й стрелковой дивизии. Один за другим громыхали взрывы. К этому привыкнуть почти невозможно — любой солдат никогда не смирится с чувством собственной беспомощности. После налёта небо очищалось от гари и копоти. Дальше начинали движение немецкие танки. За ними шли несколькими цепями автоматчики.

Любой бой — это сильнейший стресс для солдата. Поэтому «во всех армиях используются те или иные способы смягчения нервного напряжения перед лицом возможной насильственной смерти (алкоголь, обращение командира к личному составу, беседа политработников, крик «Ура» и т.д.)»^[66]. Артиллерист В. С. Матвеев вспоминал такой эпизод: «Мне пришлось быть очевидцем, как наша батарея на окраине города Сталиногорска вела огонь прямой наводкой по фашистам. Они шли в атаку в черных шинелях, строча из автоматов в нашем направлении. Как оказалось, эсесовцы были пьяные»^[67].

В Красной Армии, — по исследованию историка В. Егорычева, — действовали «наркомовские» водочные граммы. В течение Великой Отечественной войны несколько раз менялся порядок их выдачи. Кстати, и «наркомовские» граммы называются не совсем точно: решения на сей счет оформлялись постановлениями Государственного комитета обороны (ГКО) и подписывал их И.В.Сталин. 22 августа 1941 года приняли первое постановление: «Установить, начиная с 1 сентября 1941 года, выдачу водки 40 градусов в количестве 100 граммов в день на человека (красноармейца) и начальствующему составу войск передовой линии действующей армии»^[68]. Можно, конечно, по-разному относиться к такой практике. Да и фронтовики рассказывают про «наркомовские» сто грамм самое разное: одни, что в годы войны водка выдавалась бойцам и командирам чуть ли не каждый день, другие, что только после тяжелых боев и по праздникам. Однако верно и то, что избежать простудных заболеваний, преодолеть усталость, снять страх и стресс помогали именно употребляемые в меру «наркомовские» граммы.

Первая встреча с танками формировала у красноармейцев противоречивые чувства. В одних случаях страх вызывал состояние оцепенения, лишал человека самообладания, провоцировал неадекватное поведение; в других, напротив, заставлял мобилизовать волю, напрячь усилия, активизировать боевую деятельность. Страх превращался в бесстрашие. Солдат, вопреки инстинкту самосохранения, совершал героические поступки. Писал лейтенант М. Родионов: «Фашисты предприняли ожесточенную попытку прорваться к Узловой. Бой длился около двух часов. Батальон не только остановил противника, но и перешел в атаку, выбил немцев из деревни Притоны и погнал их дальше. Танки нашей роты, помощником командира которой я был, поражали врага огнем, и давили его пехоту гусеницами. За Притонами две роты батальона повернули на деревню Романцево, ударив во фланг другой немецкой группировке, которая наступала на Смородино. Мне шел тогда 23 год. В азарте боя, преодолевая страх, я увлекся. Преследуя противника, выскочил со своим танком на холм. В мотор угодил вражеский снаряд. Начался пожар. Пришлось покинуть машину».

В тяжелых боях красноармейцы двести тридцать девятой сложили песню (слова капитана И. Тимофеева, музыка Н. Андриянова), в которой есть строки и про наш город:

И вот труба пропела боевая,
Приказ был дан стать грудью за Москву.
Опорным пунктом стала Узловая,
Чтоб преградить обходный путь врагу^[70].

Наряду с мужеством, бойцам 239-й дивизии порой не хватало боевого опыта. Его приобретали в тяжелейших условиях, воюя с армией до зубов вооруженной техникой. При этом наши солдаты несли громадные потери. Старший лейтенант Г. Ш. Миначев вспоминал: «У деревни Крутой Верх мы первыми открыли огонь по лобовой части немецкого танка. Однако 45 миллиметровый снаряд его не пробил. От удара, видимо, немцев оглушило, они не могли стрелять. Второй снаряд мы направили по башне и, её заклинило. И только третий выстрел угодил в гусеницу, которая расползлась сзади танка»^[71]. После боя артиллеристы поняли, что лучше стрелять в бок танка, где слабая броня.

Интересны, но в то же время, трагичны воспоминания лейтенанта В. А. Степанова: «В те дни я командовал взводом разведки штабной батареи полка. 21 ноября 1941 года мне было приказано перевести штаб полка на новое место, которое располагалось севернее Узловой. На «газике» вместе с двенадцатью бойцами мы отправились туда, однако штаб уже переехал. Возвращаясь по шоссе на Тулу, нам повстречалась большая колонна танков. Они были зелёные с красными флажками. Мы посчитали, что это наши. Четыре танка пропустили нас, а пятый развернулся и навёл на нас орудие и пулемёты. Я выскочил из кабины и закричал: «Куда бьешь по своим!», но танк открыл огонь. Машина загорелась, бойцы были убиты. Меня ранило в обе ноги и руку. Превозмогая боль, я пополз в придорожный кювет, а затем к близлежащим домам»^[72]. Василий Александрович Степанов остался жив. Его спрятали и выходили женщины М. Н. Агапова и М. Е. Барковская.

С горечью писал о первом бое с немецкими танками пулемётчик А. В. Чижов: «Силы были неравны. В овраге нас буквально расстреляли из танков. Все пулеметы — разбиты. Мы понесли большие потери. Когда я открыл огонь по танку он, развернувшись, стал стрелять по моему расчету. Пулемёт был исковеркан, щит изогнут, в моей каске — вмятина. Как остался жив, и по сей день не понимаю — видимо судьба»^[73].

Солдатская вера в то, что тебя оберегают высшие силы (судьба, фортуна и т.д.) помогала преодолеть страх. Однако, — как пишет историк Е. Сенявская, — «страх это всеобщее, но достаточно сложное, индивидуально окрашенное чувство. Он порождает солдатский фанатизм, который проявляется в двух прямо противоположных убеждениях: приверженцы первого считают, что судьба их хранит, и они не могут быть убиты (как, например, пулеметчик А. В. Чижов — А.Х.); другие, напротив, уверены, что рано или поздно погибнут»^[74].

239-й стрелковой дивизии удавалось не просто стойко сдерживать натиск противника, но и переходить в контратаки. Бойцы держались мужественно. Это отметил в своей книге «Воспоминания солдата» даже Гудериан: «...112-я пехотная дивизия натолкнулась на свежие сибирские части. Ввиду того, что она была одновременно атакована танками и пехотой в направлении Дедилово, ее части не были в состоянии выдержать такой натиск. Дело дошло до паники, охватившей участок фронта до Богородицка»^[75].

На правом фланге 239-й, у селения Дедилово, находилась достаточно потрепанная и боях 299-я дивизия полковника И. Ф. Сергеева [правильно: И. Ф. Серегин], а на левом, у Богородицка, располагались части 41-й кавалерийской дивизии полковника М. В. Тумашева [правильно: комбриг П. М. Давыдов]. Эти фланги оказались очень слабыми, поэтому, попав в окружение, вскоре отошли, поставив под удар врага двести тридцать девятую. Писал Г. О. Мартиросян: «18 ноября 1941 года, когда дивизия приняла бой под деревней Юлинка, поздно вечером через немецкий фронт в этом месте прорвались с боем два батальона 299-й стрелковой дивизии. На носилках они вынесли тяжело раненого командира полковника И. Ф. Сергеева. С ним вышло несколько работников штаба. Сергеева срочно отправили на санитарной летучке в Донской, где находились два наших госпиталя». Вышедшие из окружения отдельные части 299-й стрелковой дивизии, три эскадрона 41-й кавалерийской дивизии, батальон танков 108 дивизии, несколько рот НКВД перешли в непосредственное подчинение полковнику Мартиросяну. Эти разрозненные отряды тогда помогли 239-й дивизии сдерживать натиск врага.

Но все же силы немцев были огромны. Гудериан бросил новые соединения в бой. Солдаты-дальневосточники оказались в окружении. В немецкое кольцо попал и штаб дивизии в деревне Бибиково. Немцы попытались его захватить. Они бросили в этом направлении несколько танков Т-3 и Т-4, бронетранспортеры, пехоту. Из воспоминаний красноармейца Г. Е. Переверзева: «Мартиросян направил на спасение командного пункта 108-й танковый батальон, в котором осталось только три машины КВ. Еще обороняли штаб некоторые наши пехотные войска» (разрядка текста моя — А.Х)^[77]. Однако малочисленные силы не могли справиться с немецким наступлением. Штаб дивизии оказался перед опасностью уничтожения. «Командиры, политотдел дивизии, комендантский взвод, — писал подполковник М. И. Волков, — сам Мартиросян, все, кто мог держать оружие, заняли круговую оборону, решив дорого отдать свои жизни. Безусловно, штаб мог погибнуть, но вовремя подоспели на помощь два эскадрона 41-й кавалерийской дивизии, сделав бросок из-под Донского. Под командованием заместителя командира дивизии И. Г. Бородачева они прорвались с тыла через боевые порядки гитлеровских войск и, рубая пехоту в безудержной конной атаке, на ходу забрасывая танки и бронетранспортеры гранатами, ворвались в расположение штаба. Немедля ни минуты, развернулись и снова бросились в атаку. За ними поднялись все штабисты. Бросая оружие, фашисты ринулись в бегство, десять бронетранспортеров заполыхали...»

После того как отбросили фашистов от штаба, Г. О. Мартиросян собрал командный состав на короткое совещание, и высказал свои соображения о сложившейся ситуации: «Я слышал несколько разговоров о выходе из окружения мелкими группами. Считаю, что только безвольный и трусливый командир решится распустить свою часть для выхода из окружения мелкими группами. Это настоящая гибель. Я не пойду на такое преступление, не брошу своих солдат на произвол судьбы. Я принял решение нанести удар по врагу с фронта и тыла, и выйти с боем из «мешка».

[Эти слова, приписываемые командиру 239-й стрелковой дивизии полковнику Г. О. Мартиросяну, новомосковским краеведом Н. С. Чумичевым и донским журналистом А. В. Мелиховым, а также события, описываемые далее, относятся к более поздним событиям. После неудачи армейского контрудара совместно со 108-й танковой дивизией и последующего внезапного захвата Узловой 21 ноября 1941 года немецкой 4-й танковой дивизией, советская 239-я стрелковая дивизия оказалась в полуокружении: с юга она вела встречные бои с двумя пехотными дивизиями (112-я и 167-я) 53-го армейского корпуса, а с запада и севера над ней нависла 4-й танковая дивизия вермахта. В ночь с 21 на 22 ноября советские части скрытно отошли из-под Узловой на новый оборонительный рубеж Урванка, Сталиногорск-1, Клин, Донской, Смородино. Штаб дивизии — Бобрик-Гора. С юга правый фланг сибиряков и дальневосточников прикрывали остатки 41-й кавалерийской дивизии.

Фрагмент советской отчетной карты боевых действий 50-й армии на 23 ноября 1941 года.

23 ноября 1941 года 239-й стрелковой и 41-й кавалерийской дивизиям была поставлена новая боевая задача. Нет, отнюдь не удерживать оборонительный рубеж, а снова атаковать противника — на запад в направлении станции Узловая. По всей видимости, в штабе 50-й армии рассчитывали всеми доступными средствами оттянуть немецкие силы от Венёва, чтобы как следует успеть подготовить Венёвский боевой участок. Однако все эти атаки были отражены подошедшей к Узловой от Богородицка немецкой 167-й пехотной дивизией.

Для окружения и окончательного разгрома 239-й стрелковой дивизии немецкое командование дополнительно привлекло 29-ю моторизованную пехотную дивизию, которая, проскочив через современный Кимовск на север и отбросив остатки 41-й кавалерийской дивизии к Пронску (Рязанская область), к исходу 24 ноября 1941 года окончательно отрезала сибиряков от тыловых баз снабжения и замкнула сталиногорский котел с востока. В то же время, с севера путь на Серебряные Пруды перерезали немецкие части 4-й танковой дивизии. Добавим, что для усиления частям немецкой 4-й танковой дивизии была специально придана боевая группа из соседней 3-й танковой дивизии, а пехотинцев 112-й и 167-й пехотных дивизий поддерживали еще и несколько штурмовых орудий StuG III из 202-го дивизиона штурмовых орудий. Очевидно, что так крайне необходимое участие всех этих частей в немецком наступлении на Москву снова откладывалось.

Немецкая военная карта 3-й танковой дивизии за 26-27.11.1941. Советская 239-я стрелковая дивизия (отмечена красным цветом) — в кольце окружения в Сталиногорске. Юго-восточнее 239-й стрелковой дивизии обозначены остатки 41-й кавалерийской дивизии.

Таким образом, вплоть по 25 ноября 1941 года 239-я стрелковая дивизия вела бои практически в одиночку против 4-х немецких дивизий, которым также были приданы части усиления. Упомянутое решение о прорыве из сталиногорского котла Г. О. Мартиросян принял вечером 24 ноября 1941 года, после того как уже пал Венёвский боевой участок и дивизия оказалась далеко отрезанной от других советских войск.

Отход из Сталиногорска-1 и Донского планировался на 25-27 ноября по маршруту Спасское, Ольховец и далее на Серебряные Пруды. При этом в Сталиногорске-1 и Донском были оставлены значительные группы прикрытия, которые дали бой наступавшим немецким войскам, позволив основным силам дивизии уйти в отрыв. Подробнее о штурме Сталиногорска-1 немецкой 167-й пехотной дивизией 25 ноября 1941 года см. Последняя попытка: Штурм Сталиногорска; Героическая оборона Сталиногорска в 1941 году.

Тем самым, кратко восполнив 4-х дневный пробел с 21 по 24 ноября 1941 года, далее возвращаемся к материалам А. В. Хорева уже с 25 ноября 1941 года. — «Сталиногорск 1941»]

Отступать решили через Сталиногорск. Помощи ждать было неоткуда, так как связь с 50-й армией оказалась потерянной. Перед отходом пушки, тягачи, автомашины облили бензином и подожгли, чтобы не достались врагу. Часть тяжёлого вооружения взорвали, кое-что закопали в лесу.

Зима в тот год наступила рано. Снег уже припорошил землю. Солдаты маскировались, надевали поверх гимнастёрок нательное бельё, накрывались простынями. Рассказывал артиллерист В. С. Матвеев: «Красноармейцы и командиры заполняли карманы и сумки патронами и гранатами, которых требовалось много для ведения боёв. Для того чтобы легче идти, приходилось выбрасывать из вещевых мешков продукты неприкосновенного запаса. Я и сам выкинул три банки говяжьих консервов. При себе оставил только красноармейскую книжку, партбилет и бритву»^[80]. Под покровом утренних сумерек, взяв с собой раненых (свыше 800 человек), двинулись тремя группами: одна во главе с командиром дивизии в центре, две другие — справа и слева. Заканчивалось продовольствие, не хватало боеприпасов, но дивизия упорно пробивалась вперед.

Боец отдельного противотанкового батальона Г. М. Грищенко вспоминал: «Шли полуголодные. Кусок сахара, сухарь и горсть снега — таков наш суточный рацион. Шли всю ночь. На рассвете (показалась деревня — А.Х.). Разведчики доложили, что в ней немцы, крупная часть». Командир, взглянув на карту, определил: село Спасское Сталиногорского (ныне Новомосковского) района. Решили пробиваться с боем. Сначала туда отправились пятнадцать добровольцев. В их задачу входило самое трудное — пробраться на колокольню полуразрушенной церкви и захватить наблюдательный пункт немцев. Это означало взять инициативу в свои руки и обеспечить успех операции. Всё произошло, как было задумано. Проникли в церковь, поднялись по лестнице на колокольню и уничтожили ножами шестерых дежурных, в том числе и трёх пулеметчиков, захватив при этом их оружие. Устроились немцы неплохо: спиртовая плитка, два аккумулятора, телефон, четыре бинокля. Если бойцы 239-й дивизии пошли бы немедленно в наступление, то устлали бы своими телами и дорогу, и белоснежное поле. Всё было как на ладони. Дальше в бой устремился 817-й стрелковый полк. Прогремели взрывы, началась стрельба. Бой длился около трёх часов. Налет стал настолько внезапным, что немцы не успели разобраться, в чём дело.

Г. М. Грищенко писал: «Они метались по селу полураздетые, ища спасения, но мало кто его находил»^[82]. Наши захватили богатые трофеи: знамя 71-го моторизованного полка 29-й гитлеровской дивизии, пять грузовиков с продовольствием и награбленным имуществом, много боевой техники, в том числе несколько автомашин, танки, мотоциклы и полковая батарея с двумя орудиями. У немцев произошло большое замешательство. Гудериан писал: «27 ноября я отправился в...29-ю мотодивизию, где генерал Лемельзен доложил мне, что ночью 29-я мотодивизия очутилась в критическом положении. Она не смогла сдержать натиска главных сил 239-й стрелковой дивизии и понесла большие потери»^[83]. Позже оказалось, что прорвать вражеский рубеж у села Спасское и выйти из окружения не удалось. Наша дивизия столкнулась со вторым кольцом немцев у деревни Ольховец. Опять завязался тяжелый бой. С большим трудом дальневосточники вырвались из фашистских клещей.

За все время боёв, по неполным данным, части 239-й стрелковой дивизии подбили 41 танк, истребили около 6 тысяч фашистских солдат и офицеров, уничтожили 43 орудия разных калибров, 47 станковых пулемётов, 74 миномета, сбили 5 фашистских самолётов. Потери дивизии: убито 976 человек, ранено 2652 бойца, пропало без вести 272 человека^[84].

30 ноября 1941 года двести тридцать девятая вышла из окружения. Разрозненные отряды собрались вместе в городе Пронске Рязанской области. Так закончилось первое боевое крещение дивизии. Г. К. Жуков дал высокую оценку этим событиям: «Находясь под Тулой в окружении вражеских войск, он (Г. О. Мартиросян — А.Х) смог с большим умением, руководимой им 239-й стрелковой дивизией, прорвать вражеское кольцо окружения и выйти из него»^[85]. Несмотря на то, что дивизия оставила Узловую (фашисты вступили в наш город 21 ноября), бойцы-дальневосточники задержали продвижение противника на две недели. Тем самым было выиграно время для укрепления Московского и Тульского рубежей обороны. Потом двести тридцать девятая перешла в подчинение 10-й армии, позже принимала участие в разгроме немцев под Москвой.

Источник: Хорев А. В. «Опорным пунктом стала Узловая...» / Узловая, опаленная войной. — Тула: Инфра, 2008. — С. 26—36. — 100 с.